советский поэт, член Союза писателей СССР, народный депутат СССР
Юлия Друнина
Краткая биография
Ю́лия Влади́мировна Дру́нина (10 мая 1924, Москва, СССР - 21 ноября 1991, там же) - советский поэт. Член Союза писателей СССР. Секретарь Союза писателей СССР и Союза писателей РСФСР. Народный депутат СССР. Жена поэта Николая Старшинова (с 1945 по 1960 год), киносценариста Алексея Каплера (с 1960 по 1979 год).
Родилась в Москве. Отец - историк и педагог Владимир Павлович Друнин (1879-1942), работал учителем истории в 1-й московской спецшколе ВВС; мать - Матильда Борисовна Друнина (1900-1983), работала в библиотеке и давала уроки музыки. Жили в коммуналке, бедно. С 1931 года Юля училась в московской школе № 131, где преподавал её отец. С детства она любила читать и не сомневалась, что будет литератором. В 11 лет начала писать стихи. Посещала литературную студию при Центральном Доме Художественного воспитания детей, помещавшуюся в здании Театра юного зрителя. В конце 1930-х годов участвовала в конкурсе на лучшее стихотворение. В результате, стихотворение «Мы вместе за школьной партой сидели…» было напечатано в «Учительской газете» и передано по радио.После начала Великой Отечественной войны, прибавив себе год (во всех её документах впоследствии было написано, что она родилась 10 мая 1924 года), шестнадцатилетняя Юлия Друнина записалась в добровольную санитарную дружину при РОККе (Российское общество Красного Креста), работала санитаркой в главном госпитале. Окончила курсы медсестёр. В конце лета 1941 года, с приближением немцев к Москве, была направлена на строительство оборонительных сооружений под Можайском. Там, во время одного из авиа налётов, она потерялась, отстала от своего отряда, и была подобрана группой пехотинцев, которым очень нужна была санитарка. Вместе с ними Юлия Друнина попала в окружение и 13 суток пробиралась к своим по тылам противника. Именно в этом пехотном батальоне - вернее, в той группе, что осталась от батальона, попавшего в окружение, - Юля встретила свою первую любовь, самую возвышенную и романтическую. В стихах и в воспоминаниях она называла его Комбат - с большой буквы, но нигде не упоминала его имени, хотя память о нём пронесла через всю Великую Отечественную войну и сохранила навсегда. Уже в самом конце труднейшего пути, при переходе линии фронта, когда в группе оставалось всего 9 бойцов, командир батальона подорвался на противопехотной мине. Вместе с ним погибли ещё двое бойцов, а Друнину сильно оглушило.
Когда, забыв присягу, повернули
В бою два автоматчика назад,
Догнали их две маленькие пули -
Всегда стрелял без промаха комбат.
Упали парни, ткнувшись в землю грудью,
А он, шатаясь, побежал вперёд.
За этих двух его лишь тот осудит,
Кто никогда не шёл на пулемёт.
Потом в землянке полкового штаба,
Бумаги молча взяв у старшины,
Писал комбат двум бедным русским бабам,
Что… смертью храбрых пали их сыны.
И сотни раз письмо читала людям
В глухой деревне плачущая мать.
За эту ложь комбата кто осудит?
Никто его не смеет осуждать!
Оказавшись снова в Москве осенью 1941 года, Юлия Друнина вскоре вместе со школой, в которой директором был её отец, была эвакуирована в Сибирь, в Заводоуковск, Тюменской области. Ехать в эвакуацию она не хотела и согласилась на отъезд только из-за тяжёлобольного отца, перенёсшего в начале войны инсульт. Отец умер в начале 1942 года на руках дочери после второго удара. Похоронив отца, Юлия решила, что больше её в эвакуации ничто не держит, и уехала в Хабаровск, где стала курсантом Школы младших авиационных специалистов (ШМАС).
В школьные годы я была, так сказать жрицей чистого искусства. Писала только о любви, преимущественно неземной, о природе, конечно, экзотической, хотя не выезжала никуда дальше дачного Подмосковья. Замки, рыцари, прекрасные дамы вперемешку с ковбоями, лампасами, пампасами и кабацкими забулдыгами - коктейль из Блока, Майна Рида и Есенина . Всё это мирно сосуществовало в этих ужасных виршах. Мы пришли на фронт прямо из детства. Из стихов моих сразу, как ветром, выдуло и цыганок, и ковбоев, и пампасы с лампасами, и прекрасных дам.
Я ушла из детства в грязную теплушку,
В эшелон пехоты, в санитарный взвод.
Дальние разрывы слушал и не слушал
Ко всему привыкший сорок первый год.Я пришла из школы в блиндажи сырые,
От Прекрасной Дамы в «мать» и «перемать»,
Потому что имя ближе, чем «Россия»,
Не могла сыскать.
Учёба в школе стала для Друниной очередным кошмаром - очень «социально неоднородный» коллектив её окружал, да и техническая наука давалась с трудом. Через некоторое время девушкам - младшим авиаспециалистам - объявили, что их вместо отправки в боевые части переводят в женский запасной полк. Перспектива оказаться вдали от фронта казалась для Друниной ужасной. Узнав о том, что девушек-медиков, в порядке исключения, всё-таки направят в действующую армию, она спешно нашла своё свидетельство об окончании курсов медсестёр и уже через несколько дней получила направление в санитарное управление 2-го Белорусского фронта.
По прибытии на фронт Юлия Друнина получила назначение в 667-й стрелковый полк 218-й стрелковой дивизии. В этом же полку воевала санинструктор Зинаида Самсонова (погибла 27 января 1944 года, посмертно удостоена звания Героя Советского Союза), которой Друнина посвятила одно из самых проникновенных своих стихотворений «Зинка».
В 1943 году Друнина была тяжело ранена - осколок снаряда вошёл в шею слева и застрял всего в паре миллиметров от сонной артерии. Не подозревая о серьёзности ранения, она просто замотала шею бинтами и продолжала работать - спасать других. Скрывала, пока не стало совсем плохо. Очнулась уже в госпитале и там узнала, что была на волосок от смерти. В госпитале, в 1943 году, она написала своё первое стихотворение о войне, которое вошло во все антологии военной поэзии:
Я только раз видала рукопашный,
Раз наяву. И тысячу - во сне.
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне.
После излечения Друнина была признана инвалидом и комиссована. Вернулась в Москву. Попыталась поступить в Литературный институт, но неудачно - её стихи были признаны незрелыми. Не попав в институт, оставаться в Москве Юля не захотела и решила вернуться на фронт. К счастью, её признали годной к строевой службе.
Друнина попала в 1038-й самоходный артиллерийский полк 3-го Прибалтийского фронта. Воевала в Псковской области, затем в Прибалтике. В одном из боёв была контужена и 21 ноября 1944 года признана негодной к несению военной службы. Закончила войну в звании старшины медицинской службы. За боевые отличия была награждена орденом Красной звезды и медалью «За отвагу».
Пережитое на войне стало отправной точкой в развитии поэтического мировосприятия Друниной и сквозной темой её творчества.
До сих пор не совсем понимаю,
Как же я, и худа, и мала,
Сквозь пожары к победному Маю
В кирзачах стопудовых дошла.И откуда взялось столько силы
Даже в самых слабейших из нас?..
Что гадать! - Был и есть у России
Вечной прочности вечный запас.
В декабре 1944 года Юлия Друнина снова возвращается в Москву. Несмотря на то, что шла уже середина учебного года, она сразу же пришла в Литературный институт, и стала посещать занятия первого курса. Выгнать инвалида войны никто не решился.
В Литературном институте в конце 1944 года Юлия Друнина познакомилась со своим однокурсником, фронтовиком, комиссованным по ранению, и начинающим поэтом Николаем Старшиновым. Вскоре они поженились. В 1946 году родилась дочь Елена. Из-за замужества и рождения дочери Юлия пропустила несколько лет учёбы в институте и закончила его только в 1952 году. Стихов в тот период не писала. Молодая семья ютилась в маленькой комнатке, в общей квартире, жили сверхбедно, впроголодь. В 1960 году Друнина и Старшинов расстались.
В начале 1945 года в журнале «Знамя» была напечатана подборка стихов Юлии Друниной, в 1948 году - стихи «В солдатской шинели». В марте 1947 года Друнина приняла участие в Первом Всесоюзном совещании молодых писателей, была принята в Союз писателей, что поддержало её материально и дало возможность продолжать свою творческую деятельность. В 1948 году вышла первая книга стихов Юлии Друниной «В солдатской шинели».
В последующие годы сборники выходили один за другим: в 1955 году - сборник «Разговор с сердцем», в 1958 году - «Ветер с фронта», в 1960 году - «Современники», в 1963 году - «Тревога» и другие сборники. В 1967 году Друнина побывала в Германии, в Западном Берлине. Во время поездки по ФРГ её спросили: «Как Вы сумели сохранить нежность и женственность после участия в такой жестокой войне?». Она ответила: «Для нас весь смысл войны с фашизмом именно в защите этой женственности, спокойного материнства, благополучия детей, мира для нового человека».
В 1970-е годы выходят сборники: «В двух измерениях», «Я родом не из детства», «Окопная звезда», «Не бывает любви несчастливой» и другие. В 1980 году - «Бабье лето», в 1983 году - «Солнце - на лето». Среди немногих прозаических произведений Друниной - повесть «Алиска» (1973), автобиографическая повесть «С тех вершин…» (1979), публицистика.
В 1954 году Юлия Друнина поступила на сценарные курсы при Союзе кинематографистов. Здесь она познакомилась с известным киносценаристом Алексеем Яковлевичем Каплером. Любовь вспыхнула сразу, но ещё шесть лет Юлия боролась с этим чувством, сохраняя верность мужу, пытаясь сохранить семью. В 1960 году Друнина всё-таки рассталась с Николаем Старшиновым и, забрав с собой дочку, ушла к Каплеру, который также развёлся. Супружество Каплера и Друниной, продлившееся 19 лет, было очень счастливым. Юлия посвятила мужу, своей любви к нему, огромное количество стихов - хотя и меньше, чем о войне, но больше, чем о чём бы то ни было другом. Смерть Каплера в 1979 году так и осталась для Друниной невосполнимой утратой.
С большими надеждами на лучшее будущее Юлия Друнина восприняла перестройку конца 1980-х годов. В 1990 году стала депутатом Верховного Совета СССР, много выступала в периодической печати не только со стихами, но и с публицистическими статьями, в которых с тревогой писала о том, как неоднозначно проходит перестройка, как у многих людей происходит девальвация высоко ценимых ею моральных и гражданских ценностей. На вопрос, зачем она баллотировалась в депутаты, Друнина однажды ответила: «Единственное, что меня побудило это сделать, - желание защитить нашу армию, интересы и права участников Великой Отечественной войны и войны в Афганистане». Разочаровавшись в полезности этой деятельности и поняв, что сделать ничего существенного не сможет, вышла из депутатского корпуса. В августе 1991 года (во время путча ГКЧП) участвовала в защите Белого Дома. В беседе с одним из депутатов объяснила свой приход желанием защитить Ельцина.
Юлия Друнина трагически ушла из жизни, покончив с собой 21 ноября 1991 года. Основной причиной самоубийства, судя по всему, послужили крушение общественных идеалов и развал страны.В одном из писем, написанных перед уходом из жизни, Друнина так описывала свои переживания: «…Почему ухожу? По-моему, оставаться в этом ужасном, передравшемся, созданном для дельцов с железными локтями мире, такому несовершенному существу, как я, можно, только имея крепкий личный тыл…»
«Судный час»
Покрывается сердце инеем -
Очень холодно в судный час…
А у вас глаза как у инока -
Я таких не встречала глаз.Ухожу, нету сил. Лишь издали
(Всё ж, крещёная!) помолюсь
За таких вот, как вы, - за избранных
Удержать над обрывом Русь.Но боюсь, что и вы бессильны.
Потому выбираю смерть.
Как летит под откос Россия,
Не могу, не хочу смотреть!
По воспоминаниям крымского политического деятеля Леонида Грача, Юлия Друнина, «как и многие в те дни, не смогла смириться с происходящим. Открыла в своём гараже, где у неё стоял „москвич“, выхлопную трубу и задохнулась. Нашли её предсмертную записку, где она просила похоронить её возле мужа, известного драматурга Алексея Каплера. В своё время Друнина и Каплер отдыхали в Коктебеле и ходили по 25 километров в Старый Крым. Наверное, поэтому Друнина похоронила его на Старокрымском кладбище».
На входной двери дачи (где в гараже она отравилась выхлопными газами автомобиля) Друнина оставила записку, обращённую к зятю: «Андрюша, не пугайся. Вызови милицию и вскройте гараж».
Семья
- Первый муж - поэт Николай Старшинов (брак распался в 1960 году)
- Дочь Елена (род. 1946)
- Внучка Александра (род. 1971)
- трое правнуков
- Второй муж - киносценарист Алексей Каплер
Награды и премии
- Государственная премия РСФСР имени М. Горького (1975) - за книгу стихов «Не бывает любви несчастливой» (1973)
- Орден Отечественной войны 1-й степени (11 марта 1985)
- Два ордена Трудового Красного Знамени (8 мая 1974, 8 мая 1984)
- Орден Красной Звезды (15 октября 1944)
- Орден «Знак Почёта» (28 октября 1967)
- Медаль «За отвагу» (23 января 1944)
- Медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.»
- Серебряная медаль имени А. А. Фадеева (1973)
- другие медали
Факты
- Крымские астрономы Николай и Людмила Черных 8 октября 1969 года открыли новую малую планету, получившую порядковый номер 3804, и назвали её в честь Юлии Друниной.
- Александра Пахмутова написала песни на стихотворение Юлии Друниной «Походная кавалерийская».
- Анатолий Аксенфельд сочинил мелодию на стихотворение Юлии Друниной «Ты - рядом», которую исполнила Анна Герман.
- Андрей Петров написал песню на стихи Юлии Друниной «На кургане». Исполняли эту песню Людмила Сенчина, Майя Кристалинская, Лидия Клемент и Гелена Великанова.
- Евгений Жарковский написал песню на стихи Юлии Друниной «Сверстницы». Исполняла песню Инна Таланова.
(литературная гостиная)
2015
Введение 3 - 6
Конспект занятия 7 - 22
Литература 23
Приложения 24 - 28
Я родом не из детства – из войны!
Что такое «патриотизм»? Как растить патриотов? По Далю «патриот – любитель Отечества, ревнитель о его благе, отчизник». Отсюда следует, что патриотизм – понятие всеобъемлющее.
Любовь к Отчизне, к большой и малой – это не только чувство гордости за высокие достижения, умиление от красоты природы. Это и боль за нищету своего народа, за беспризорных детей, за искалеченные судьбы юных наркоманов. Это обида за утерянные нравственные ориентиры и ценности: в науке, спорте, искусстве. Это готовность защищать свою Родину, ее государственность, борьба за решение экологических проблем, за демократию. Это желание видеть процветание своей страны и т.д.
Патриотом может быть только высоконравственный человек.
В разные времена в обществе формируются свои, присущие данной эпохе ценности. Но любовь к Родине, верность народным традициям, культура, знание истории своего народа – вот неполный набор основ любого общества, любого государственного строя. Патриотизм в конечном итоге становится связующей нитью разных поколений – отцов и детей.
В последнее десятилетие наша молодежь испытывает на себе давление экономического кризиса в стране. Из-за снижения уровня жизни происходит трансформация ориентаций в сторону борьбы за выживание. В результате мы наблюдаем кризис ценностей и разрушение духовно- нравственных основ современного общества, инфантильность, равнодушие молодежи.
Данная работа рассчитана на учащихся 13 -14 лет. Знакомит учащихся с биографией и творчеством Юлии Друниной. Большая часть ее стихов – на военную тему, и эта тема просверкивала неожиданно в творчестве поэтессы и через двадцать, и через тридцать, и через сорок лет после войны. Война пробудила когда-то ее душу – и бередила память до последнего дня, когда поэтесса сама решила, что пора уходить...
Цель работы: формирование духовно и физически здорового человека, неразрывно связывающего свою судьбу с будущим страны, способного встать на защиту государственных интересов России.
Задачи:
знакомить учащихся с биографией и творчеством Юлии Друниной;
пробудить в подростках любовь к Родине;
развивать в юношестве чувство прекрасного.
Данное мероприятие способствует повышению интереса учащихся к творчеству женщин – поэтов Великой Отечественной войны.
Звучит песня Б. Окуджавы « Я вновь повстречался с Надеждой». Входят участницы, усаживаются на стулья. Музыка постепенно стихает.
Ведущая: Поэт Лев Орлов писал…
Ведущий: В конце войны я получил … две тетради, сплошь заполненные стихами. Мне сказали, что автор- санинструктор, на фронте была ранена… Перечитав стихи, я выделил особо три миниатюры… Вот, Юля, главные стихи. Стихи-магниты. К ним потом присоединятся многие другие. Держитесь за эти три стихотворения. Строительный материал надолго. Это ворота в ваш мир.
Девушка (1): Качается рожь несжатая.
Шагают бойцы по ней.
Шагаем и мы- девчата,
Похожие на парней.
Нет, это горят не хаты-
То юность моя в огне…
Идут по войне девчата,
Похожие на парней.
Девушка (2): Я ушла из детства
В грязную теплушку,
В эшелон пехоты,
В санитарный взвод.
<…>
Я пришла из школы
В блиндажи сырые.
От Прекрасной Дамы-
В «Мать» и «Перемать».
Потому что имя
Ближе, чем «Россия»,
Не могла сыскать.
Девушка (3): Теперь не умирают от любви-
Насмешливая трезвая эпоха.
Лишь падает гемоглобин в крови
Лишь без причины человеку плохо.
Теперь не умирают от любви-
Лишь сердце что-то барахлит ночами.
Но «неотложку», мама, не зови,
Врачи пожмут беспомощно плечами:
«Теперь не умирают от любви…»
(Фоном звучит тихая музыка)
Еще без паники встречаю шквал,
Еще сильны и не устали ноги,
Но за спиной остался перевал
И самые прекрасные дороги.
Я до сих пор все открываю мир,
В нем новые отыскиваю грани,
Но вспыхивает в памяти пунктир,
Трассирует пунктир воспоминаний.
Ю. Друнина.
В двух измерениях
Ведущая: Как вы уже догадались, разговор будет идти о поэтессе, фронтовичке, Женщине с большой буквы – Юлии Друниной, лауреате премии имени М. Горького за книгу стихов « Не бывает любви несчастливой».
Ведущий: Писать Юлия Друнина начала еще в школе. Юлия Друнина родилась 10 мая 1924 года, в Москве, в интеллигентной семье: отец – учитель истории Владимир Друнин, мать - Матильда Борисовна, работала в библиотеке и давала уроки музыки. Жили в коммуналке. Жили бедно. Но дочь с самых ранних лет приобщали к культуре. Читала девочка много, отец давал ей классиков, от Гомера до Достоевского, сама она, правда, тянулась к Дюма и Чарской – у них находила ту запредельную отвагу и искренность чувств, которые классиками никогда не описывались, как нечто в реальной жизни невозможное. Но Юля Друнина верила что возможно – все. Все ее поколение верило. И жизнью своей все они доказали: действительно – все возможно… Надо только в это верить. В 1931 году Юля поступила в школу. Стихи писала уже тогда. Посещала литературную студию при Центральном Доме Художественного воспитания детей, помещавшуюся в здании Театра юного зрителя. В конце 30-х годов участвовала в конкурсе на лучшее стихотворение. В результате, стихотворение «Мы вместе за школьной партой сидели…» было напечатано в «Учительской газете» и передано по радио. Отец Юли тоже писал стихи и издал несколько брошюр, в том числе о Тарасе Шевченко. И он, сам как поэт не состоявшись, не верил в литературное призвание дочери. Позже она вспоминала: «И никогда я не сомневалась, что буду литератором. Меня не могли поколебать ни серьезные доводы, ни ядовитые насмешки отца, пытающегося уберечь дочь от жестоких разочарований. Он-то знал, что на Парнас пробиваются единицы. Почему я должна быть в их числе?..» К сожалению, отец не дожил до настоящего литературного успеха Юли. И она сокрушалась об этом всю жизнь – она была все-таки папиной дочкой, а не маминой, она боготворила отца…
Она сама любила вспоминать.
Юлия Друнина: Однажды в стенгазете напечатали мое стихотворение, начинающееся строками: « В третьем «К» не все в порядке, не обернуты тетрадки», и слава поэта прочно утвердилась за мной в школе. И по – видимому, появилась неосознанная боязнь потерять эту славу. Только так я могу объяснить то, что я однажды стащила стихи у поэта. И у кого стащила стихи?! У Пушкина! Девчонки пришли в бурный восторг от моего таланта, а у меня не хватило душевных сил разочаровать их. Но в то время я писала преимущественно о любви.
(Читает стихотворение)
Не встречайтесь с первою любовью,
Пусть она останется такой-
Острым счастьем, или острой болью,
Или песней, смолкшей за рекой.
Не тянитесь к прошлому, не стоит-
Все иным покажется сейчас…
Пусть хотя бы самое святое
Неизменным остается в нас.
Юлия Друнина.
« Не встречайтесь с первою любовью…»
Девушка (4): Основной мотив лирики Ю. Друниной – стихи, связанные с юностью, молодостью поэтессы. И не случайно. Никогда, ни в какие времена не было войны, когда бы женщины играли роль столь огромную, как во время Великой Отечественной. Целые полки – зенитные, связи, ночных бомбардировщиков, не говоря о медицинских батальонах, ротах – сплошь состояли из представительниц прекрасного пола. Никого из того удивительного поколения эта пора не оставила равнодушным. Вполне закономерно, что в трагическом сорок первом оно стало поколением добровольцев…
Юлия Друнина (читает стихотворение): (Приложение 1, стр24)
Девушка (5): Юлия Друнина была человеком очень последовательным и ответственным. Выросшая в городе, в интеллигентной семье (отец был директором школы, преподавал историю, литературу), в 1942 году она девчонкой ушла на фронт.
Школьным вечером
Хмурым летом,
Бросив книги и карандаш,
Встала девочка с парты этой
И шагнула в сырой блиндаж.
Ю. Друнина
Она как раз окончила школу, когда грянула война. Конечно, сразу бросилась с военкомат. И конечно, ее попросту прогнали: ведь ей едва исполнилось семнадцать! А на фронт брали с восемнадцати лет. Это было ужасно обидно, ведь тогда, в июне-июле 1941 года, шестнадцатилетние и семнадцатилетние боялись, что война окончится раньше, чем они успеют в ней поучаствовать… Юля завидовала тем девушкам, кто был старше ее на год и значит – мог попасть на фронт: в санинструкторы, в стрелковые батальоны, в авиацию, в радистки.
Какие удивительные лица
Военкоматы видели тогда!
Текла красавиц юных череда <…>
Все шли и шли они –
Из средней школы,
С филфаков,
Из МЭИ и из МАИ,
Цвет юности,
Элита комсомола,
Тургеневские девушки мои!\Когда началась Отечественная война, в шестнадцатилетнем возрасте записывается в добровольную санитарную дружину при РОККе (Районное общество Красного Креста) и работает санитаркой в глазном госпитале. Участвует в строительстве оборонительных сооружений под Можайском, попадает под бомбежку и, выполняя свои прямые обязанности, становится санитаркой пехотного полка. Воевала, была ранена. После ранения была курсантом Школы младших авиаспециалистов (ШМАС), после окончания которой получает направление в штурмовой полк на Дальнем Востоке. Батальонный санинструктор; Всеми силами рвется на фронт. Получив сообщение о смерти отца, едет на похороны по увольнению, но оттуда не возвращается в свой полк, а едет в Москву, в Главное управление ВВС. Здесь, обманув всех, получает справку, что отстала от поезда и едет на Запад.
Юлия Друнина: Когда началась война, я ни минуту не сомневалась, что враг будет разбит, больше всего боялась, что это произойдет без моего участия – всеми силами я хотела и старалась попасть на фронт. Всеми силами! Хотя дома были конфликты и с отцом, и со всеми остальными.(Читает стихотворение). (Приложение 2, стр.25)
Девушка(6): Да, в первом бою сложилось не так, как ожидалось. Рушились мечты о романтике… Артобстрелы, бомбежки, тяжелое ранение, госпиталь, возвращение на фронт – все это спрессовалось в невероятно коротком отрезке времени. И в одном сердце! Сердце не выдержало – взорвалось стихами. Поэзия стала судьбой.
Юлия Друнина: Были слезы в первую атаку,
После тоже плакать довелось,
А потом я разучилась плакать –
Видно, кончились запасы слез.
Так в пустыне, так в песках горючих
Не бывает ливней искони,
Потому что в раскаленных тучах,
Тут же испаряются они…
Ведущая: Друнина спасала солдат, видела нечеловеческие страдания, тысячи раз рисковала своей жизнью, дважды была ранена. Самое сильное чувство, которое она испытала в жизни, - война. Недаром поэтесса писала: «Я родом не из детства – из войны…»
Девушка (2) (читает стихотворение): (Приложение 3, стр.26)
Юлия Друнина: Война! Никогда не изгладятся из памяти те дни, когда мы, девчата, шагали вместе со всеми. Трудности были, но мы не замечали их! Да и когда замечать – то?
Я столько раз видала рукопашный,
Раз наяву. И тысячу – во сне.
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне. Ю. Друнина
Девушка (3) (читает стихотворение):
Целовались,
Плакали
И пели…
Шли в штыки
И прямо на бегу
Девочка в заштопанной шинели
Разбросала руки на снегу.
Мама!
Мама!
Я дошла до цели…
Но в степи, на волжском берегу,
Девочка в заштопанной шинели
Разбросала руки на снегу.
На вечере, посвященном памяти писателей, погибших на фронтах Великой Отечественной войны, Юлия Друнина говорит…
Юлия Друнина: Пусть читатель не посетует на меня за то, что в этих записях я останавливаюсь на том, вернее, на тех прозаических, неромантических страницах своей жизни на войне, но здесь есть определенная логика. Обо всем, что можно назвать романтикой войны, я пишу всю жизнь – в своих стихах.
Девушка (4) (читает стихотворение):
Я не привыкла,
Чтоб меня жалели,
Я тем гордилась, что среди огня
Мужчины в окровавленных шинелях
На помощь звали девушку –
Меня…
Но в этот вечер,
Мирный, зимний, белый,
Припоминать былое не хочу,
И женщиной –
Растерянной, несмелой –
Я припадаю к твоему плечу.
Ведущая: Поэтесса вспоминает…
Юлия Друнина: В одной из атак на Холме была убита Зинаида Самсонова, Зинка – девушка, о которой на нашем фронте ходили легенды. Она всегда была впереди, эта милая Девушка – солдат!
Девушка(5) (читает стихотворение): (Приложение 4, стр.27 – 28)
Ведущий: Приближалась победа – советские войска разбивали фашистскую армию. В Гомеле Юлия получает направление в 218-ю стрелковую дивизию. Снова была ранена. После выздоровления пыталась поступить в Литературный институт, но ее постигла неудача. Возвращается в самоходный артполк. Звание - старшина медслужбы, воюет в Белорусском Полесье, затем в Прибалтике. Контузия, и 21 ноября 1944 получает документ "...негоден к несению военной службы"
Ведущая: В конце войны Ю. Друнина пришла в Литературный институт, как и многие другие, в солдатских кирзовых сапогах, в поношенной гимнастерке, в шинели.
Юлия Друнина:
Я принесла домой с фронтов России
Веселое презрение к тряпью –
Как норковую шубу, я носила
Шинельку обгоревшую свою.
Пусть на локтях топорщились заплаты,
Пусть сапоги протерлись – не беда!
Такой нарядной и такой богатой
Я позже не бывала никогда…
Судьбу поэтов моего поколения можно назвать одновременно и трагической, и счастливой. Трагической потому, что в наше отрочество, в наши дома и в наши такие еще не защищенные, такие ранимые души ворвалась война, неся смерть, страдания, разрушения!
Счастливой потому, что, бросив нас в самую гущу народной трагедии, война сделала гражданственным даже самые интимные наши стихи.
Девушка (2):
Забытая тетрадь. Истертые листы…
Увы, давно могу я не страшиться,
Что вдруг случайно забредешь и ты
На эти потаенные страницы…
Я, любящая, верная жена,
Всего однажды, да, всего однажды
Нетто что охмелела от вина,
А задохнулась от смертельной жажды.
Но тут рассудок приказал: « Табу!
Ты не предашь единственного друга…»
И лишь прорезались на гладком лбу
Морщины, словно борозды от плуга…
Ведущая: В начале 1945 года в журнале «Знамя» напечатали подборку стихов молодой поэтессы Юлии Друниной. Так началась ее «литературная карьера». « В начале сорок пятого у меня случилось большое событие для начинающего поэта – в журнале «Знамя» напечатали подборку моих стихов»,- писала Ю. Друнина в автобиографической повести «С тех вершин».
О них сразу заговорили как о ярком явлении не только в нашей молодой, фронтовой поэзии, но и в военной вообще.
Девушка (5):
Ветераны в двадцать с лишним лет
Начинали жизнь свою сначала
И считали звание «поэт»
Много выше званья генерала.
Ведущий: Точность, лаконичность и глубину чувств в ее лирике отметили на Всесоюзном совещании молодых писателей в 1947 году.
Первый поэтический сборник Ю. Друниной, вышедший в 1948 году, получил название «В солдатской шинели». Стихи эти наполнены жизненной достоверностью, суровой правдой войны.
Девушка (6):
Я хочу забыть вас, полковчане,
Но на это не хватает сил,
Потому что мешковатый парень
Сердцем амбразуру заслонил.
Потому что полковое знамя
Раненая девушка несла
Скромная толстушка из Рязани,
Из совсем обычного села.
Все забыть, и только слушать песни,
И бродить часами на ветру,
Где же мой застенчивый ровесник,
Наш немногословный политрук?
Я хочу забыть свою пехоту.
Я забыть пехоту не могу.
Беларусь. Горящие болота,
Мертвые шинели на снегу.
Ее первая книга стихов «В солдатской шинели» вышла в 1948. Имела успех.
А в последующие годы сборники выходили один за другим: «Разговор с сердцем» (1955), «Современники» (1960), «Не бывает любви несчастливой…» (1973), «Окопная звезда» (1975), «Мир под оливами» (1978), «Бабье лето» (1980), «Мы обетам верны» (1983), двухтомный сборник поэзии и прозы в 1989 году и еще, и еще…
Военная тема оставалась для нее главной всегда. Николай Старшинов вспоминает, что «над ней нередко и подшучивали: мол, написала стихи о сосновом боре, а все равно в нем оказались неожиданно сапоги или обмотки…» А она отвечала насмешникам своими стихами:
Я порою себя ощущаю связной
Между теми, кто жив
И кто отнят войной...
Я - связная.
Бреду в партизанском лесу,
От живых
Донесенье погибшим несу.
Ведущий: Высоко оценил первые произведения Юлии Друниной замечательный поэт Дмитрий Кедрин. В восхищении от ее «Штрафбата» был и Николай Тихонов.
Дышит в лицо молдаванский вечер
Хмелем осенних трав.
Дробно, как будто цыганские плечи.
Гибкий дрожит состав.
Мечется степь – узорный,
Желто – зеленый плат.
Пляшут, поют платформы.
Пляшет, поет штрафбат…
Девушка (1): Татьяна Кузовлева вспоминает: «Это было спустя полтора десятка лет после окончания войны. Шел вечер поэзии в Политехническом музее. Выступали Светлов, Тушнова, Друнина. Были еще поэты, но я запомнила отчетливо только эти три имени. Я тогда впервые слушала, как читает стихи Юлия Друнина. Она читала о Зинке, о рукопашном бое, что– то, написанное уже в послевоенные годы. Но настолько глубоко и остро вошли в ее душу ритмы и звуки, цвета и запахи войны, что казалось: не было вокруг ни освещенного амфитеатра рядов, ни полукруглой сцены, но прямо за тонким стержнем микрофона. Разделившим гибкую. Почти юношескую фигуру читающей, вплотную к глазам подходили гудящие стволы раненого леса, приоткрывшаяся тяжелая дверь выстывающей на дорожном ветру теплушки, низкий гул канонады, возвращенный инее давней, почти стершейся детской памятью»
Ведущий: В своей книге «Что было, то было…» Николай Старшинов пишет: «Думаю, что среди поэтов фронтового поколения Юля осталась едва ли не самым неисправимым романтиком от первых шагов своей сознательной жизни и до последних своих дней».
Юлия Друнина:
Я, признаться, сберечь
Не сумела шинели –
На пальто перешили
Служившую мне:
Было трудное время…
К тому же хотели
Мы скорее
Забыть о войне.
Я пальто из шинели
Давно износила,
Подарила я дочке
С пилотки звезду,
Но коль сердце мое
Тебе нужно, Россия,
Ты возьми его,
Как в сорок первом году!
Ведущий: «Я боюсь и избегаю громких слов. Но тут должен совершенно честно сказать, что человека, который более искренне и глубоко любил бы свою Родину – Россию, Советский Союз, чем Юлия Друнина, за свою жизнь не встречал», - вспоминал Н. Старшинов.
Девушка (2):
Только вдумайся, вслушайся в имя «Россия»,
В нем и росы и синь, и сиянье и сила.
Я бы только одно у судьбы попросила –
Чтобы снова враги не пошли на Россию.
Юлия Друнина:
О, Россия!
С нелегкой судьбою страна…
У меня ты, Россия,
Как сердце, одна,
Я и другу скажу,
Я скажу и врагу –
Без тебя,
Как без сердца,
Прожить не смогу…
Ведущий: Много лет спустя после войны один немец задал Ю. Друниной такой вопрос: « Я был полковым врачом на Восточном фронте и хорошо знаю, что такое война … И я не могу понять, как женщина, прошедшая фронт, смогла не только остаться женщиной, но и стать поэтом?» Она ответила…
Юлия Друнина: Вы были солдатами армии захватнической, а мы – освободительной. Вы ворвались в чужую страну, убивая, истязая, грабя.
Конечно, делать это можно лишь тогда, когда в твоей душе уничтожено…все человеческое. Но почему должно умирать человеческое в душах людей, которые защищают своих детей, своих близких, свои дома…
Девушка (3): Да, поэзия стала судьбой Ю. Друниной. Писались стихи, издавались книги. Ей аплодировали малые и огромные аудитории, восторженные почитатели дарили цветы, писали письма.
Ведущая: Настало время больших перемен – перестройки и шоковой терапии. С каждым днем нарастала неуверенность в завтрашнем дне, боль в душе становилась все острее! Можно только догадываться о тяжести тех переживаний, что накопились в сердце у Друниной. Не могла поэтесса оставаться равнодушной, когда в родном Отечестве вдруг оказались поставленными под сомнение величина нашей армии, подвиг народа в войне и сама Победа…В особое смятение повергло Юлию Владимировну утверждение, что воевали мы зря.
Конечно, обо всем наболевшем она писала в своих публицистических статьях, прямо и резко выступала на писательских съездах, а в доверительных беседах с друзьями все чаще говорила, что ужасно устала душевно от всего, что происходит вокруг…
Ее собственное сердце было разбито.
Какое-то время она еще боролась. Был период, когда Друнина активно занималась общественной деятельностью, в 1990 году даже была избрана депутатом Верховного Совета Росси – еще горбачевского созыва.
Николай Старшинов вспоминает: «Хорошо зная ее нелюбовь и даже отвращение ко всякого рода заседаниям и совещаниям, я был удивлен, что она согласилась с тем, чтобы ее кандидатуру выдвинули на выборы <…>. Я даже спросил ее – зачем?
- Единственное, что меня побудило это сделать, - желание защитить нашу армию, интересы и права участников Великой Отечественной войны и войны в Афганистане».
Ей действительно очень больно было видеть ветеранов, побирающихся в подземных переходах, давящихся в очередях за продуктами по льготным талонам. И искалеченных мальчишек, не имеющих возможности даже получить удобные протезы. Возможно, она даже надеялась чего-то добиться, если повоюет как следует… Но вскоре отчаялась и вышла из депутатского корпуса. Говорила: «Мне нечего там делать, там одна говорильня. Я была наивна и думала, что смогу как-то помочь нашей армии, которая сейчас в таком тяжелом положении… Пробовала и поняла: все напрасно! Стена. Не прошибешь!»
События 21 августа 1991 года она встретила восторженно – «и вечный бой, покой нам только снится!» - это снова было что-то из ее молодости, какой-то отзвук той романтики, и она еще на миг ощутила себя в этой жизни своей, ощутила проблеск надежды… Но потом эйфория угасла. И надежда угасла. На что можно было надеяться ей, пожилому уже человеку, если все прожитое оказалось – зря? Если теперь некоторые россияне открыто сожалели о том, что в той войне не сдались немцам сразу же в 1941 году! Если вообще все вокруг так страшно – «Безумно страшно за Россию», писала она, ибо «…стоит почти столетье башня на реках крови, море лжи...»
Девушка (4): Она не могла видеть, что стало со страной, не могла смотреть в глаза ветеранам, просящим в подземных переходах милостыню.
Ветераны в подземных дрожат переходах.
Рядом старый костыль и стыдливая кепка.
Им страна подарила «заслуженный отдых»,
А себя пригвоздила к бесчестию крепко.
Только как позабуду отчаянных, гордых
Молодых лейтенантов, солдатиков юных…
Ветераны в подземных дрожат переходах,
И давно в их сердцах все оборваны струны.
Ветераны в глухих переходах застыли.
Тихо плачут монетки в кепчонке помятой
Кепка с медью – осиновый кол на могиле,
Над могилою юности нашей распятой…
Ведущий: 21 ноября 1991 года Юлии Друниной не стало. Она могла тысячу раз погибнуть на той войне, на которую ушла в 17 лет. А умерла по своей воле…Израненная войной, она не смогла пережить еще одной трагедии страны – трагедии эпохи перемен…
На даче в Пахре на письменном столе лежала подготовленная к печати рукопись новой книги под названием « Судный час». Одноименное стихотворение звучит прощанием и объяснением далеко не патриотического поступка…
Девушка (5):
Покрывается сердце инеем -
Очень холодно в судный час…
А у вас глаза как у икона –
Я таких не встречала глаз.
<…>
Ухожу, нету сил.
Лишь издали
(Все ж крещенная!)
Помолюсь
За таких вот, как вы, -
За избранных
Удержать над обрывом Русь…
Но боюсь, что и вы бессильны,
Потому выбираю смерть.
Как летит под откос Россия,
Не могу, не хочу смотреть.
Ведущий: Юлия Друнина ушла из жизни исстрадавшейся, надломленной, но не предавшей своей фронтовой юности, своей первой фронтовой любви, дружбы. А нам в наследство оставила замечательные стихи.
Я верности окопной не прошу,
Навек останусь фронтовой сестрой.
Литература
Бубенчикова З. «У войны не женское лицо»// Лит. В школе.- 1995. - №4.
Друнина Ю. Избранные произведения: В 2т. – М., 1981.
Словарь "Новая Россия: мир литературы"
Старшинов Н. Планета "Юлия Друнина", или История одного самоубийства. М., "Звонница-МГ", 1994.
Приложение 1
Где же вы, одноклассницы – девчонки?
Через годы все гляжу вам в след-
Стиранные старые юбчонки
Треплет ветер предвоенных лет.
Кофточки, блестящие от глажки,
Тапочки, чиненные сто раз…
С полным основанием стиляжки
Посчитали б чучелами нас!
<…>
Помнишь Люську, Люську – заводилу-
Нос картошкой, а ресницы – лен?!
Нашу Люську в братскую могилу
Проводил стрелковый батальон…
А Наташа? Редкая походка,
Первая тихоня из тихонь -
Бросилась к подбитой самоходке,
Бросилась к товарищам в огонь…
<…>
Вы поймите, стильные девчонки,
Я не пожалею никогда,
Что носила старые юбчонки,
Что мужала в горькие года.
Ю. Друнина
Сверстницы
Приложение 2
Со слезами девушкам военным
Повторяли мамы, что умней
Им, козявкам, вкалывать в три смены,
Чем из боя выносить парней.
Возразить «козявки» не умели,
Да и правда, что ответишь тут?
Только порыжевшие шинели
До сих пор зачем-то берегут…
Я, наверное, немного стою,
Я, должно быть, мало что могу,
Лишь в душе как самое святое,
Как шинель, то время берегу.
Ю. Друнина
« Со слезами девушкам военным…»
Приложение 3
Об этом не расспрашивай меня.
Растут в степи солдатские могилы,
Идет в шинели молодость моя.
В моих глазах – обугленные трубы,
Пожары полыхают на Руси.
И снова нецелованные губы
Израненный парнишка закусил…
Нет! Мы с тобой узнали не по сводкам
Большого отступления страду.
Опять в огонь рванулись самоходки,
Я на броню вскочила на ходу.
А вечером над братскою могилой
С опущенной стояла головой…
Не знаю, где я нежности училась,
Быть может, на дороге фронтовой…
Ю. Друнина
« Не знаю, где я нежности училась…»
Приложение 4
Мы легли у разбитой ели.
Ждем, когда же начнет светлеть.
Под шинелью вдвоем теплее
На продрогшей, гнилой земле.
Но сегодня она не в счет.
Дома, в яблочном захолустье,
Мама, мамка моя живет.
У тебя есть друзья, любимый,
У меня – лишь она одна.
За порогом бурлит весна.
Старой кажется: к4аждый кустик
Беспокойную дочку ждет…
Знаешь, Юлька, я - против грусти,
Но сегодня она не в счет.
Отогрелись мы еле – еле,
Вдруг приказ: « Выступать вперед!»
Снова рядом, в сырой шинели
Светлокосый солдат идет.
С каждым днем становилось горше,
Шли без митингов и знамен.
В окруженье попал под Оршей
Наш потрепанный батальон.
Зинка нас повела в атаку.
Мы пробились по черной ржи,
По воронкам и буеракам
Через смертные рубежи.
Мы не ждали посмертной славы. –
Мы хотели со славой жить.
…Почему же в бинтах кровавых
Светлокосый солдат лежит?
Ее тело своей шинелью
Укрывала я, зубы сжав…
Белорусские ветры пели
О рязанских глухих садах.
Знаешь, Юлька, я - против грусти,
Но сегодня она не в счет.
Дома, в яблочном захолустье,
Мама, мамка твоя живет.
У меня есть друзья, любимый,
У нее ты была одна.
Пахнет в хате квашней и дымом,
За порогом стоит весна.
И старушка в цветастом платье
У иконы свечу зажгла.
…Я не знаю, как написать ей,
Чтоб тебя она не ждала?!
Юлия ДРУНИНА
Судный час
Покрывается сердце инеем —
Очень холодно в судный час…
А у вас глаза как у инока —
Я таких не встречала глаз.
Ухожу, нету сил.
Лишь издали
(Все ж крещеная!)
Помолюсь
За таких вот, как вы, —
За избранных
Удержать над обрывом Русь.
Но боюсь, что и вы бессильны.
Потому выбираю смерть.
Как летит под откос Россия,
Не могу, не хочу смотреть!
Неофициальная биография
Часть первая
Она сказала о себе: "Я родом не из детства, из войны...". И это казалось правдой. Будто не было детства. Будто сразу - война, первое и самое яркое впечатление жизни. Как у других - любовь.
У Юлии Друниной тоже была любовь. Но война заслоняла все. Большая часть ее стихов - на военную тему, и эта тема просверкивала неожиданно в творчестве поэтессы и через двадцать, и через тридцать, и через сорок лет после войны. Война пробудила когда-то ее душу - и бередила память до последнего дня, когда поэтесса сама решила, что пора уходить...
Юлия Друнина родилась 10 мая 1924 года, в Москве, в интеллигентной семье: отец - учитель истории Владимир Друнин, мать — Матильда Борисовна, работала в библиотеке и давала уроки музыки. Жили в коммуналке. Жили бедно. Но дочь с самых ранних лет приобщали к культуре. Читала девочка много, отец давал ей классиков, от Гомера до Достоевского, сама она, правда, тянулась к Дюма и Чарской - у них находила ту запредельную отвагу и искренность чувств, которые классиками никогда не описывались, как нечто в реальной жизни невозможное. Но Юля Друнина верила что возможно - все. Все ее поколение верило. И жизнью своей все они доказали: действительно - все возможно… Надо только в это верить.
Быть девочкой Юле ужасно не нравилось. Она дружила с мальчишками, играла в войну, ненавидела бантики и всякие украшения настолько, что однажды из чувства протеста отстригла огромный бант вместе с хвостиком, на который его повязали: семья ждала гостей и Матильда Борисовна решила приукрасить дочку, но в результате пришлось срочно вести ее в парикмахерскую и стричь под мальчика… Больше бантиков ей не завязывали. Вообще - с мамой у Юли были сложные отношения всю жизнь. Уж очень разное у них было мнение относительно того, какой следует быть девочке, девушке, женщине… Матильда Борисовна считала, что женственной, кокетливой и нежной, а Юля видела своим идеалом кавалерист-девицу Надежду Дурову, а высшими качествами почитала безграничную отвагу, верность клятве и упорство в достижении цели - разумеется, самой высокой цели, которую только можно себе избрать!
В 1931 году Юля поступила в школу. Стихи писала уже тогда. Посещала литературную студию при Центральном Доме Художественного воспитания детей, помещавшуюся в здании Театра юного зрителя. В конце 30-х годов участвовала в конкурсе на лучшее стихотворение. В результате, стихотворение «Мы вместе за школьной партой сидели…» было напечатано в «Учительской газете» и передано по радио. Отец Юли тоже писал стихи и издал несколько брошюр, в том числе о Тарасе Шевченко. И он, сам как поэт не состоявшись, не верил в литературное призвание дочери. Позже она вспоминала: «И никогда я не сомневалась, что буду литератором. Меня не могли поколебать ни серьезные доводы, ни ядовитые насмешки отца, пытающегося уберечь дочь от жестоких разочарований. Он-то знал, что на Парнас пробиваются единицы. Почему я должна быть в их числе?..». К сожалению, отец не дожил до настоящего литературного успеха Юли. И она сокрушалась об этом всю жизнь - она была все-таки папиной дочкой, а не маминой, она боготворила отца…
Как и все ее поколение, Юля мечтала о подвигах и отчаянно жалела о том, что сама еще так молода, что ни в чем не может поучаствовать, ей казалось, что все самое главное проходит мимо: «Спасение челюскинцев, тревога за плутающую в тайге Марину Раскову, покорение полюса, Испания — вот чем жили мы в детстве. И огорчались, что родились слишком поздно… Удивительное поколение! Вполне закономерно, что в трагическом сорок первом оно стало поколением добровольцев…». Она была из одного поколения с молодогвардейцами и Зоей Космодемьянской. Она была так же светла, наивна и изначально готова к подвигу и даже к гибели во имя Родины, как и они. В поэме «Памяти Клары Давидюк», посвященной радистке, погибшей в тылу врага, героически и романтически подорвавшей одной гранатой себя и своего смертельно раненного возлюбленного на глазах у группы фашистов, Юлия Друнина написала - ну, совершенно как бы про себя:
Застенчивость. Тургеневские косы.
Влюбленность в книги, звезды, тишину.
Но отрочество поездом с откоса
Вдруг покатилось с грохотом в войну…
Она как раз закончила школу, когда грянула война. Конечно, сразу бросилась с военкомат. И конечно, ее попросту прогнали: ведь ей едва исполнилось семнадцать! А на фронт брали с восемнадцати лет. Это было ужасно обидно, ведь тогда, в июне-июле 1941 года, шестнадцатилетние и семнадцатилетние боялись, что война окончится раньше, чем они успеют в ней поучаствовать… Юля завидовала тем девушкам, кто был старше ее на год и значит - мог попасть на фронт: в санинструкторы, в стрелковые батальоны, в авиацию, в радистки.
Какие удивительные лица
Военкоматы видели тогда!
Текла красавиц юных череда <…>
Все шли и шли они -
Из средней школы,
С филфаков,
Из МЭИ и из МАИ,
Цвет юности,
Элита комсомола,
Тургеневские девушки мои!
Она и сама была совершенно тургеневской девушкой. Книжной. Романтической. Она, кажется даже не подозревала, что в жизни существует жестокость, грубость, грязь… И всего этого ей пришлось хлебнуть с лихвою.
В начале войны, по совету отца, она работала санитаркой в глазном госпитале в Москве. Набиралась опыта для будущей работы в военных госпиталях. Окончила курсы медсестер. Немцы рвались к столице - к концу лета Юле пришлось оставить госпиталь и идти рыть окопы. Там, во время одного из авионалетов, она потерялась, отстала от своего отряда, и ее подобрала группа пехотинцев, которым была очень нужна санитарка. Юля умела перевязывать… Правда, она с самого детства ужасно боялась крови, ей дурно становилось при виде даже крохотной ранки… Но комсомолка должна была воспитывать в себе железную волю. И Юля справилась со страхом перед кровавыми ранами, тем более, что очень скоро ей пришлось хлебнуть куда более серьезных опасностей. Пехотинцы попали в окружение, им пришлось выбираться, тринадцать суток они шли к своим: «Мы шли, ползли, бежали, натыкаясь на немцев, теряя товарищей, опухшие, измученные, ведомые одной страстью - пробиться! Случались и минуты отчаяния, безразличия, отупения, но чаще для этого просто не было времени - все душевные и физические силы были сконцентрированы на какой-нибудь одной конкретной задаче: незаметно проскочить шоссе, по которому то и дело проносились немецкие машины, или, вжавшись в землю, молиться, чтобы фашист, забредший по нужде в кусты, не обнаружил тебя, или пробежать несколько метров до спасительного оврага, пока товарищи прикрывают твой отход. А надо всем - панический ужас, ужас перед пленом. У меня, девушки, он был острее, чем у мужчин. Наверное, этот ужас здорово помогал мне, потому что был сильнее страха смерти».
Именно там, в этом пехотном батальоне - вернее, в той группе, что осталась от батальона, попавшего в окружение, — Юля встретила свою первую любовь, самую возвышенную и романтическую.
В стихах и в воспоминаниях она называет его Комбат - с большой буквы. Но нигде не упоминает его имени. Хотя память о нем пронесла через всю войну и сохранила навсегда. Он был ненамного старше ее… Красивый парень с голубыми глазами и ямочками на щеках. А может, красивым он стал потом, в воспоминаниях поэтессы, в ее воображении: «…конечно, помогала моя вера в комбата, преклонение перед ним, моя детская влюбленность. Наш комбат, молодой учитель из Минска, действительно оказался человеком незаурядным. Такого самообладания, понимания людей и таланта молниеносно выбрать в самой безнадежной ситуации оптимальный вариант я больше не встречала ни у кого хотя повидала немало хороших командиров. С ним солдаты чувствовали себя как за каменной стеной, хотя какие «стены» могли быть в нашем положении?».
Есть такая профессия - Родину защищать… Но у молодого учителя из Минска профессия была совсем другая - учить детей. Так же, как у влюбленной в него юной санитарки - совсем иное предназначение: писать стихи. Однако Родине в 1941 году воины и санитарки оказались нужнее учителей и поэтесс. И молоденький Комбат-учитель вдруг оказался прирожденным воином. Когда их осталось только девять человек, они вышли к немецкому переднему краю, и единственным местом, где они могли проскочить, оказалось минное поле. И Комбат пошел по полю, пошел на мины… Которые, к счастью, оказались противотанковыми и от веса человека не детонировали. Тогда он позвал за собой солдат. И уже на краю поля, когда они все посчитали себя в безопасности, одна из мин оказалась противопехотной… Комбат погиб и два человека, которые шли за ним, тоже погибли. Юля уцелела. «Мина, убившая комбата, надолго оглушила меня. А потом, через годы, в стихах моих часто будут появляться Комбаты…».
Юля снова оказалась в Москве. Была осень. Москва эвакуировалась. Отец - директор школы - должен был уехать вместе со всем коллективом и учениками в Сибирь, в поселок Заводоуковск. А Юля ехать не хотела, Юля снова брала штурмом военкоматы, доказывала, что она нужна на фронте, что она может быть на фронте, ведь она уже была там… Но ей все еще не было восемнадцати лет и никто не решался направить ее на фронт. Однако Юля верила, что рано или поздно она переломит глупое упрямство начальства.
Наконец, пришел день, когда родители уехали, а она осталась одна в пустой квартире. Но среди ночи, в бомбежку, вернулся отец и сказал, что он останется с ней… И Юля сдалась - на следующий день они уехали вместе. У отца были больные сосуды и в начале войны он уже пережил один инсульт, теперь хромал, у него дрожали руки… Второго инсульта он не пережил бы. Юля поехала в эвакуацию - чтобы спасти его. Но и в эвакуации она не рассталась с мечтой во что бы то ни стало попасть на фронт. Отец умер в начале 1942 года: не выдержал ужасных известий с фронтов. Его хватил удар и несколько недель он лежал, парализованный, медленно угасая. Юля ухаживала за ним. А когда похоронила - решила, что больше ее в эвакуации ничто не держит и надо прорываться на фронт. Восемнадцать ей должно было исполниться только летом, но она уехала в Хабаровск и поступила учиться в школу младших авиаспециалистов. Учеба в школе стала очередным кошмаром, уж очень «социально неоднородный» коллектив ее окружал, и она не слишком преуспела в сборке-разборке пулеметов, хотя получила первую премию за литературную композицию. Только вот фронту нужны были люди с ловкими руками, а не с хорошим воображением… И все-таки Юля была уверена, что рано или поздно она пригодится. Так и случилось.
Однажды девушкам - младшим авиаспециалистам - объявили, что их переводят в женский запасной полк. Старшина-инвалид, который принес им эту радостную, с его точки зрения весть, пояснил: «Будете там, как на роду положено, нас, мужиков, обстирывать да обшивать. Так что поздравляю! Живыми останетесь и не увечными». Юлия Владимировна позже вспоминала, что едва не упала в обморок от этого известия - упала бы, если бы умела это делать так легко, как героини романов столь любимой ею Лидии Чарской! Ведь не для того она столько времени боролась и мучилась со сборкой-разборкой пулемета, чтобы стать прачкой в бабьем батальоне! Старшина, однако, добавил, уходя: «Окромя, конечно, тех, кто, значит, медики. Без них пока обойтись не можем. Больно много медицины ТАМ выбивает». Юля просияла, помчалась искать свидетельство об окончании курсов медсестер и уже следующим вечером, ликуя, вручила его этому же самому старшине. «Он пожал плечами и пробормотал: «Жизнь молодая надоела?». Но видимо, медики и впрямь до зарезу были нужны Действующей армии: уже на другой день я получила направление в санупр Второго Белорусского фронта. Я бежала на Белорусский вокзал, а в голове неотступно крутилось: «Нет, это не заслуга, а удача - стать девушке солдатом на войне, нет, это не заслуга, а удача…».
Дописала это стихотворение она только двадцать лет спустя:
Нет, это не заслуга, а удача —
Стать девушке солдатом на войне,
Когда б сложилась жизнь моя иначе,
Как в День Победы стыдно было б мне!...
«Два с лишним года понадобилось мне, чтобы вернуться в дорогую мою пехоту!» — сокрушалась Юлия Друнина и через сорок лет. Она радовалась, что попала на фронт, она радовалась, что ей удалось поучаствовать в великих сражениях, но насколько тяжело это было каждый день, изо дня в день… Холод, сырость, костров разводить нельзя, спали на мокром снегу, если удавалось переночевать в землянке - это уже удача, но все равно никогда не получалось как следует выспаться, едва приляжет сестричка - и опять обстрел, и опять в бой, раненых выносить, и многопудовые сапоги с налипшей грязью, длительные переходы, когда она буквально падала от усталости, а надо было все равно идти, просто потому, что надо… А еще грязь и как следствие - чирьи, непроходящая простуда, перешедшая в болезнь легких, и голод, потому что еду не всегда успевали подвезти… «Я пришла из школы в блиндажи сырые, от Прекрасной Дамы в «мать» и «перемать»…». И это не говоря уж об артобстрелах, о ежедневных свиданиях со смертью, об отчаянии, которое охватывало ее от сознания собственной беспомощности, когда раненые умирали у нее на руках - порой ведь можно было бы их спасти, если бы поблизости был настоящий госпиталь, настоящие врачи и инструменты! Но довезти не всегда успевали… А еще чисто женские проблемы, о которых так часто забывали и писатели, и кинематографисты послевоенной поры - о которых они просто не подозревали! «И сколько раз случалось - нужно вынести тяжело раненного из-под огня, а силенок не хватает. Хочу разжать пальцы бойца, чтобы высвободить винтовку - все-таки тащить его будет легче. Но боец вцепился в свою «трехлинейку образца 1891 года мертвой хваткой. Почти без сознания, а руки помнят первую солдатскую заповедь - никогда, ни при каких обстоятельствах не бросать оружия! Девчонки могли бы рассказать еще и о своих дополнительных трудностях. О том, например, как, раненные в грудь или в живот, стеснялись мужчин и порой пытались скрыть свои раны… Или о том, как боялись попасть в санбат в грязном бельишке. И смех и грех!..». Юле и самой пришлось однажды скрывать свое тяжелое ранение - осколок артиллерийского снаряда вошел в шею слева и застрял в нескольких миллиметрах от артерии. Но Юля не подозревала, что рана опасна, до госпиталя было далеко, и она просто замотала шею бинтами и продолжала работать - спасать других. Скрывала, пока не стало совсем плохо. А очнулась уже в госпитале и там узнала, что была на волосок от смерти.
В госпитале, в 1943 году, она написала свое первое стихотворение о войне, которое вошло во все антологии военной поэзии:
Я столько раз видала рукопашный,
Раз наяву. И тысячу — во сне.
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне.
Она знала о войне - все… А было ей тогда только девятнадцать. Косы, которые она почитала своей единственной красою и берегла, несмотря на все сложности фронтового быта, обрезали практически под ноль, когда ее в беспамятстве привезли в госпиталь. Она была ужасно худа и очень похожа на мальчишку. К тому же в том госпитале вообще не было палаты, предназначенной для женщин, и Юля лежала в мужской. Раненые с соседних коек деликатно отворачивались, когда приходили санитарки, чтобы осуществить необходимый уход за тяжелораненой, не встававшей с койки «сестричкой». Они вообще были очень почтительны с единственной в палате девушкой и каждого новоприбывшего предупреждали, чтобы не вздумал матюгаться во время перевязок… А молоденькая повариха, разносившая раненым еду, и вовсе влюбилась в Юлю, будучи уверена, что перед ней - совсем молоденький мальчик. Жалела, подкармливала, а когда выяснила истину - наградила оплеухой за обман, инициатором которого в общем-то была не сама Юля, а ее соседи по палате.
После госпиталя она была признана инвалидом и комиссована. Вернулась в Москву: «…выйдя из метро, увидела у ларька толпу возбужденных женщин. Я заинтересовалась, что дают? Ответ меня ошеломил - журнал мод… Чувство было такое, словно я попала на другую планету, в другое измерение…». Юля и вела себя, как бы попав в другое измерение. То есть делала все, что хочется. На все выданные в госпитале деньги купила в комиссионке черное шелковое платье. У нее такого никогда не было. На следующий день начистила сапоги, надела поверх шелкового платья гимнастерку с медалью «За отвагу» и пошла в собес, получать продовольственные карточки и пенсию: «Иду, голова забинтована, медаль позвякивает. А сзади два мальчугана лет по десяти обмениваются мнениями. «Партизанка!» — говорит один восторженно. Я еще выше задираю нос. И тут слышу реплику второго: «Ножки-то у нее, как спички. Немец ка-ак даст, они и переломятся!». Вот дураки!». Получив пенсию в сто пять рублей, Юля тут же всю ее потратила на мороженое. Получилось ровно три порции - по тридцать пять рублей каждая: «Никогда я не жалела об этом поступке! Волшебное, сказочное, заколдованное мороженое! В нем были вкус возвратившегося на мгновение детства, и острое ощущение приближающейся победы, и прекрасное легкомыслие юности!..».
В тот же день она пришла в Литературный институт имени Горького, где встретилась с парторгом - Славой Владимировной Шириной - которая, в общем-то, отнеслась к ней сердечно, ведь пришла раненая фронтовичка… Но стихи раскритиковала, как незрелые, и в поступлении в институт отказала. Для Юли это было серьезным ударом. Она не представляла себе дальнейшей жизни в Москве. Ей казалось: или - Литературный институт, или… Ничего! Жизнь вновь ощущалась пустой и бессмысленной, и в душе зародилась фронтовая ностальгия - по крайней мере, ТАМ она была нужна! И Юля решила вернуться. К счастью, ее признали годной к строевой. Она опять попала в пехоту.
Последние год войны для Юли в чем-то был даже тяжелее, чем первый, когда она с остатками полка выбиралась из окружения. Тогда тяжело было физически и морально, но зато совсем на страшно казалось умирать - были другие страхи, серьезнее. А теперь умирать было не то чтобы страшно, но… Как-то обидно. Ведь победа была так близка! К тому же шли они не по России и Белоруссии, где солдат встречали как освободителей, как своих, родных, а по враждебным Прибалтийским землям, где даже еду в оставленных домах нельзя было пробовать - она могла оказаться отравленной. В Эстонии Юля впервые реально лицом к лицу столкнулась с немцем - раньше немцы были для нее лишь враждебными безликими фигурами во мраке, да пулями прилетали, да артиллерийскими снарядами с неба сыпались, да минами в земле таились… А в этот раз она увидела немца так близко, что он ей даже показался человеком, таким же, как те ребята, с которыми рядом она воевала: «Полковая разведка притащила «языка». Перед тем, как передать его в штаб, ребята попросили меня «чуток отремонтировать фрица». «Фриц» — молодой обер-лейтенант - лежал на спине с закрученными назад руками. Светловолосый, с правильными резкими чертами мужественного лица, он был красив той плакатной «арийской» красотой, которой, между прочим, так не хватало самому фюреру. Пленного даже не слишком портили здоровенная ссадина на скуле и медленная змейка крови, выползавшая из уголка рта. На секунду его голубые глаза встретились с моими, потом немец отвел их и продолжал спокойно смотреть в осеннее небо с белыми облачками разрывов - били русские зенитки… <…> Что-то вроде сочувствия шевельнулось во мне. Я смочила перекисью ватный тампон и наклонилась над раненым. И ту же у меня помутилось в глазах от боли. Рассвирепевшие ребята подняли меня с земли. Я не сразу поняла, что случилось. Фашист, которому я хотела помочь, изо всей силы ударил меня подкованным сапогом в живот…».
Поскольку победа была так близка, все так надеялись выжить, что даже осмеливались строить планы на будущее. Юля тоже - и все ее планы были связаны с литературным творчеством и с учебой в литературном институте. Она регулярно писала Славе Владимировне Шириной и отправляла ей свои стихи. В одном из писем сообщила, что пишет, лежа на земле под БМП, а потом подумали и справила на «под танком», поскольку предполагала, что парторг Литинститута может и не знать, что это такое - боевая машина пехоты!
Вскоре в одном из боев Юля была контужена… И снова госпиталь, и снова комиссована. В истории болезни было перечислено: частые обмороки, частое кровотечение из полости носа, сильные головные боли, кашель с кровавой мокротой… вывод: «негоден к несению военной службы с переосвидетельствованием через шесть месяцев». Это свидетельство было выдано 21 ноября 1944 года. Как раз через шесть месяцев закончилась война.
В Москве Юля - награжденная Орденом Красной Звезды - оказалась в конце декабря, как раз в середине того учебного года, и сразу же пришла в Литинститут. Просто вошла в аудиторию, где сидели первокурсники, и села среди них: «Мое неожиданное появление вызвало смятение в учебной части, но не выгонять же инвалида войны!». Она сдала сессию и даже получила стипендию: сто сорок рублей, тогда как килограмм картошки на черном рынке стоил сто рублей. Правда, в первые пол года она получала военную пенсию - еще сто пять рублей. Из одежды у нее имелись то самое черное шелковое платье, кофточка, несколько шерстяных чулок, рейтузы, галифе, гимнастерка, шинель и сапоги. Но в тот год едва ли не весь Литинститут ходил в шинелях. А кое-кто - еще и на костылях. Было и голодно, и холодно, в аудиториях замерзали чернила. И все-таки это было такое счастливое время - для всех! И позже она вспоминала его со светлой тоской: «Несмотря на невыносимо тяжелый быт, время это осталось в памяти ярким и прекрасным. Хорошо быть ветераном в двадцать лет! Мы ловили друг друга в коридорах, заталкивали в угол и зачитывали переполнявшими нас стихами. И никогда не обижались на критику, которая была прямой и резкой. Мы еще и понятия не имели о дипломатии».
В начале 1945 года в журнале «Знамя» напечатали подборку стихов молодой поэтессы Юлии Друниной. Так началась ее «литературная карьера». Юля очень жалела, что отец до этого не дожил… Если бы можно было показать ему эти строки на тонкой желтой бумаге, и главное - свое имя над ними!
Война кончалась, люди понемногу возвращались к жизни, и теперь, как никогда раньше, хотелось любить и рожать детей. Впрочем, это наблюдалось во всем мире, даже в США, где война была чем-то очень далеким, все равно с 1945 по 1947 года случился «бэби-бум» — игралось огромное количество свадеб, рождалось огромное количество детей. Но в истерзанной, обескровленной России наблюдалась несколько иная ситуация. Любить и рожать хотелось. Но… некого было любить и не от кого рожать. По статистике, среди фронтовиков 1922, 1923 и 1924 годов рождения к концу войны в живых осталось три процента. Это было поколение Юлии Друниной… Она писала:
Да и не с кем гулять
В сорок пятом году…
(Нашим детям понять
Трудно эту беду,)
По России гремел
Костылей перестук…
Эй, пускай бы без ног,
Эх, пускай бы без рук!
Она вспоминала, как бегала на танцы… В те времена худоба считалась ужасно не модной и не красивой и Юля надела две пары чулок под рейтузы и кофточку под шелковое платье, чтобы казаться попухлее.
Из эвакуации вернулась мама. Отношения были по-прежнему сложные. Мать и дочь совершенно не понимали друг друга. Будто с разных планет.
Поэтому самым близким человеком для Юли стал ее избранник. Тоже фронтовик, тоже с нашивками за ранения, тоже поэт, однокурсник - Николай Старшинов.
Николай Старшинов
Впрочем, фронтовиков на курсе было много, а с Николаем Юлю сближало еще и то, что оба они были москвичами и в детстве ходили в одну художественную студию, и даже любимый спектакль в театре юного зрителя у них оказался общий - «Том Кэнти». Старшинов вспоминает: «Она была измучена войной - полуголодным существованием, была бледна, худа и очень красива. Я тоже был достаточно заморенным. Но настроение у нас было высоким - предпобедным…». Общее настроение и почти абсолютное взаимопонимание в первые годы совместной жизни - супружество Юлии Друниной и Николая Старшинова поначалу было счастливым, несмотря на все бедствия. Они оба были инвалидами и оба были поэтами, и жили не просто бедно, а как пишет Старшинов, «сверхбедно», они были самыми бедными во всей огромной коммуналке! Все время болели - по-очереди, то он, то она. Но все равно были счастливы.
В 1946 году у них родилась дочка Лена. В младенчестве она тоже хворала и Юля очень переживала, боясь, что это из-за нее, из-за ее многочисленных хворей малышка получилась такой хрупкой. Но потом девочка выправилась, стала здоровой и бойкой. Из Литинститута, правда, пришлось уйти, восстановилась Юля только через три года, а год после рождения дочки был особенно тяжелым… Но жизнь постепенно налаживалась. И это несмотря на бесхозяйственность Юли - поэтесса, они все такие! - не умевшей и не любившей организовать быт. Впрочем, ее безразличие к быту было не поверхностным, как у какой-нибудь белоручки, а подлинным, солдатским, спартанским. Даже муж не осуждал ее за это и даже восхищался: «Все трудности военной и послевоенной жизни Юля переносила стоически - я не услышал от нее ни одного упрека, ни одной жалобы. И ходила она по-прежнему в той же шинели, гимнастерке и сапогах еще несколько лет…».
Не умела она организовать и собственное творчество, вернее, устроиться с публикациями. Старшинов вспоминал, что Юлия Друнина никогда не бегала по редакциям, и только изредка, узнав, что кто-то из приятелей идет в какой-нибудь журнал, просила заодно занести и ее стихи. Юлия Друнина была участницей Первого Всесоюзного совещания молодых писателей в 1947 году, тогда же получила рекомендацию в Союз Писателей. Но реально вступить в Союз ей удалось еще не скоро… А ту первую публикацию в «Знамени» помнили, стихи Друниной вызвали широкий резонанс - и это в то время, когда чуть ли не все стихи писались на военную тематику! - и ей предложили издать первый сборник. Это было большой удачей и серьезным материальным подспорьем молодой семье.
Ее первая книга стихов «В солдатской шинели» вышла в 1948. Имела успех.
А в последующие годы сборники выходили один за другим: «Разговор с сердцем» (1955), «Современники» (1960), «Не бывает любви несчастливой…» (1973), «Окопная звезда» (1975), «Мир под оливами» (1978), «Бабье лето» (1980), «Мы обетам верны» (1983), двухтомный сборник поэзии и прозы в 1989 году и еще, и еще… Выходят книги Друниной и по сей день. Значит, и сейчас ее читают!
Военная тема оставалась для нее главной всегда. Николай Старшинов вспоминает, что «над ней нередко и подшучивали: мол, написала стихи о сосновом боре, а все равно в нем оказались неожиданно сапоги или обмотки…». А она отвечала насмешникам своими стихами:
Я порою себя ощущаю связной
Между теми, кто жив
И кто отнят войной...
Я — связная.
Бреду в партизанском лесу,
От живых
Донесенье погибшим несу.
Творческий путь Юлии Друниной и в мирное время изобиловал всевозможными трудностями не только бытовыми, но и общественными. Причем причиной большинства этих трудностей была ее внешняя привлекательность. Николай Старшинов пишет: «Юля была красивой и очень обаятельной. В чертах ее лица было что-то общее с очень популярной тогда актрисой Любовью Орловой. Привлекательная внешность нередко помогала молодым поэтессам «пробиться», попасть на страницы журналов и газет, обратить особое внимание на их творчество, доброжелательнее отнестись к их поэтической судьбе. Друниной она - напротив - часто мешала в силу ее неуступчивого характера, ее бескомпромиссности…».
Нашумевшей была история ее нелегких взаимоотношения с поэтом Павлом Григорьевичем Антокольским, который вел семинар в Литинституте. Юля училась у него и сначала Антокольский очень ее хвалил, а потом вдруг объявил бездарной и предложил исключить из института, как творчески несамостоятельную. Юле позволили перевестись на другой семинар… А несколько лет спустя она очень резко выступила против Антокольского на собрании Союза писателей, приуроченного к всесоюзной борьбе с космополитами… И этого ей не забыли и не простили. Старшинов вспоминает, что даже во время похорон, на гражданской панихиде в Доме литераторов, Григорий Поженян «стоя у ее гроба, в своем выступлении не упустил возможности напомнить об этом».
Павел Антокольский
А между тем, Антокольский был влюблен в Друнину - или не влюблен, а правильнее сказать, воспылал к ней преступной страстью! - потому что любящие не преследуют так нагло и дерзко предмет своей любви, зато вожделеющий мужчина во имя страсти способен на многое, в том числе на откровенно недостойные поступки. Именно так поступил Павел Антокольский. Юлия Друнина несколько месяцев отказывала ему в его притязаниях и наконец произошла кульминация: в конце 1945 года в издательстве «Молодая гвардия» под редакцией Антокольского вышла первая книга стихов Вероники Тушновой, с которой Друнина и Старшинов дружили. На ужин в честь выхода книги она пригласила и Антокольского - само собой! - и многих своих друзей, в том числе и еще не женатых, но уже влюбленных друг в друга Друнину и Старшинова, который позже вспоминал: «Где-то между тостами Юля вышла в коридор. Вышел и Антокольский. Вскоре я услышал шум и возню в коридоре и, когда вышел туда, увидел, как Павел Георгиевич тащит упирающуюся Юлю в ванную. Я попытался помешать ему. Он рассвирепел - какой-то мальчишка смеет ему перечить! - обматюгал меня. Впрочем, я ему ответил тем же, но настоял на своем». Результатом конфликта стало то, что Антокольский, пользуясь своей властью и положением преподавателя, стал откровенно унижать Старшинова едва ли не на каждом занятии, а Друнину попытался выжить из института. Конечно, то, что для сведения счетов с обидчиком поэтесса воспользовалась общим положением в стране и процессом против космополитов, выглядит не очень-то красиво, но с другой стороны - для девушки того времени оскорбление было нанесено слишком жестокое, из тех, которые, как говорится, смываются только кровью!
Другим неудавшимся соблазнителем Юлии Друниной стал известный поэт Степан Щипачев, заместитель главного редактора журнала «Красноармеец», член редколлегии журнала «Октябрь», который пригласил молоденькую поэтессу прочесть ему свои стихи и обещал напечатать их в обоих журналах.
Степан Щипачёв
Что произошло между Друниной и Щипачевым в его кабинете - мы знаем опять же со слов Николая Старшинова, который как раз ждал свою молодую жену на улице: «Не прошло и четверти часа, как она выбежала ко мне, раскрасневшаяся и возмущенная: «Ты представляешь, что придумал этот старый дурак? Только я вошла к нему в кабинет, он весь расплылся в доброй улыбке: «Ощень хорошо, Юля, что вы пришли вовремя. Садитесь, садитесь, вот сюда на диван. Я уже прощитал все ваши стихи, ваши замещательные стихи. И мы их непременно напещатаем и в «Красноармейсе», и в «Октябре»… Право, не знаю, щем вас и угощать… Да вот, пожалуйста, хоть попробуйте смородину…». Он пододвинул ко мне поближе блюдечко с красными ягодами, а сам сел рядом со мной на диване. Я немного отодвинулась от него, а он снова сблизился и обнял меня за талию. Я стала отстраняться от него. И тогда он произнес такую дурацкую речь: «Ну, щего вы боитесь, нашей близости? Но ведь об этом никто не узнает. А зато у вас на всю жизнь останутся воспоминания о том, что вы были близки с большим совеским поэтом!..». Я вскочила с дивана и стрелой вылетела на улицу от «большого совеского поэта»…». Вот и все происшествие. Можно только добавить, что стихи Юли не появились ни в «Красноармейце», ни в «Октябре»».
Константин Симонов
Какое-то недопонимание произошло у Юлии Друниной и с Константином Симоновым - так что, в результате, Симонов долго препятствовал вступлению Друниной в Союз писателей и, если бы не вмешательство Александра Твардовского, отстоявшего ее кандидатуру, не известно, как долго она была бы «кандидатом в члены Союза».
Может создаться впечатление, будто Друнина была попросту слишком сложным и конфликтным человеком. Но на самом деле она была не сложным, а как раз очень простым и целостным человеком, с четкими понятиями о том, что хорошо, а что плохо, человеком, для которого мир полярно делился на черное и белое. К тому же она была романтиком. Настоящим романтиком. И ей с ее восприятием мира на фронте было даже проще, чем в мирной жизни. Она все равно писала восторженно и совершенно искренне:
Но коль сердце мое
Тебе нужно, Россия,
Ты возьми его,
Как в сорок первом году.
В девяносто первом она отдаст свое сердце России - но вот только нужно ли это было кому-то, кроме нее самой, принял ли кто-то эту жертву, заметил ли?..
Друнина не умела юлить и пригибаться. Она навстречу любой проблеме шла с открытым забралом. Некоторые из знакомых считали даже, что Юлия Владимировна как-то совсем не взрослеет. Она оставалась не только по-юношески искренней и чувствительной, но еще и ребячливой в своих увлечениях и пристрастиях. Она никак не могла остепениться. И после тридцати лет - для тех времен уже серьезный возраст! - любила ходить в горы, да еще партизанскими тропами, и, приезжая в Коктебель, обязательно выпрашивала у пограничников лошадь, чтобы часок поскакать верхом, а взамен выступала перед пограничниками с чтением стихов. Наверное, верховая езда напоминала ей о любимых ею героях юности: Надежде Дуровой, Жанне Д"Арк, мушкетерах… Любовь к лошадям она передала и своей дочери, которая пошла учиться в Ветеринарную академию и после работала на ипподроме зоотехником.
Юлия Владимировна вообще ненавидела вспоминать о своем возрасте и категорически выступала против того, чтобы в печати появлялись поздравления с ее юбилеем. Когда появилась внучка, не хотела, чтобы та называла ее «бабушкой». Она еще мамой-то себя не успела почувствовать и тут - на тебе! - уже бабушка… А ведь в душе она ощущала себя такой юной! Тем более, что в уже довольно зрелом возрасте в ее жизнь пришла третья - последняя - и самая главная в ее жизни любовь. И она влюбилась - как девочка, и ее любили - как девочку… Потому что избранник ее сердца, известный сценарист Алексей Яковлевич Каплер, был старше Юлии Владимировны Друниной на двадцать лет.
Часть вторая
Алексей Каплер
Родился Алексей Каплер в Киеве, в 1916 году, кинематографом увлекся еще будучи мальчишкой - в качестве зрителя! Еще мальчишкой, из кинофильмов предпочитал не приключенческие фильмы и детективы, которыми и тогда был буквально забит прокат, а печальные и лирические фильмы с «королевой экрана» Верой Холодной. Спустя пятьдесят лет он писал: «В анкетах, которые мне доводилось заполнять, стояли разные вопросы, но ни в одной из них не было вопроса о первой любви. А если бы он стоял, я должен был бы честно ответить: Вера Холодная. Да что я!.. Вся Россия была в нее влюблена!».
Вера Холодная
С шестнадцати лет Алексей Каплер работал в местном театре - актером, помощником режиссера. Потом, ему удалось связать свою жизнь с кинематографом. Он написал для Михаила Ромма «Ленина в октябре» и «Ленина в 1918 году», а после войны прославился «Полосатым рейсом» и «Человеком-амфибией». Он был создателем и первым ведущим «Кинопанорамы».
Каплер преподавал во ВГИКе и вообще был человеком уважаемым и знаменитым. Но Друнину в нем наверняка привлекла именно его романтическая натура. Никакие испытания, никакие трагедии, на которые щедра оказалась его судьба, не выжгли из его души тяги к романтике. Но только первой любви своей, Вере Холодной, и последней, Юлии Друниной, он оставался по-настоящему верен. А между Верой и Юлией в его жизни было невероятное количество женщин, Алексей Каплер был очень обаятельным человеком и очень любвеобильным, женщин любил и понимал, и женщины в него влюблялись часто и порой отчаянно… В наше время его называли бы «плейбоем», хотя как-то не вяжется это легкомысленное слово с его величественными сединами. Тогда, наверное, «дон-жуан», хотя коллекционером женщин он не был - он просто их любил… И даже в те кошмарные времена, когда согласно анекдоту пол страны сидело, а пол страны тряслось, лауреат Сталинской премии Алексей Каплер угодил в тюрьму не за что-нибудь, а за очередную интрижку - в тот раз вполне платоническую связь с дочерью Сталина, Светланой.
Светлана Аллилуева (Сталина)
К счастью для себя, он отсидел всего четыре года. Впрочем, даже в лагере он умудрился пленить женское сердце: его возлюбленной стала красавица-киноактриса Валентина Токарская, отбывавшая срок за то, что в начале войны попала в плен.
Валентина Токарская
Вернувшись из ссылки, Каплер довольно легко восстановил старые связи и снова включился в творческий процесс. Он был человеком неунывающим, не склонным к рефлексированию из-за пережитых страданий, и потому всем казалось, что он «легко отделался». А на самом деле он просто запрещал себе переживать из-за того, что все равно уже изменить никак нельзя, потому что это - в прошлом. Каплеру хватило сил посмотреть в будущее.
А будущим его стала молоденькая поэтесса, израненная и больная фронтовичка Юлия Друнина - так же неисправимо романтичная, как и он сам. Каплер был женат, Юлия тоже была замужем, но их встреча стала для обоих поистине роковой - или лучше сказать судьбоносной! - а притяжение взаимным и таким сильным, что не могли его сдержать узы двух законных браков.
Они познакомились в 1954, когда Юлия поступила на сценарные курсы при Союзе кинематографистов, где Каплер преподавал. Любовь вспыхнула сразу, но еще шесть лет Юлия боролась с этим «беззаконным» чувством, сохраняя верность мужу, пытаясь сохранить семью. Но даже сдерживаемая и - как ей казалось тогда - безнадежная любовь к Алексею Каплеру давала ей огромное счастье, вдохновляла на стихи:
Не бывает любви несчастливой.
Не бывает... Не бойтесь попасть
В эпицентр сверхмощного взрыва,
Что зовут "безнадежная страсть".
Алексей Каплер развелся, Юлия тоже рассталась с Николаем Старшиновым и в 1960 году ушла к Каплеру, забрав с собой дочку. Впрочем, возможно, ее супружество со Старшиновым дало трещину еще раньше, до встречи с Каплером, ведь еще в 1952 году она написала стихотворение: «Я ушла от тебя - как мне жить без тебя?». Тогда она ушла и вернулась, потому что идти ей было некуда и не к кому. А теперь в ее жизни появилось чувство столь огромное, что оно затопило собой всю ее душу и заполнило все ее мысли - так, что даже в стихах того времени она гораздо больше писала о любви, чем о войне!
Что любят единожды — бредни,
Внимательней в судьбы всмотрись.
От первой любви до последней
У каждого целая жизнь.
И действительно, от ее первой любви - того юного комбата, погибшего на войне, которого она так никогда и не забыла - до последней, до Алексея Каплера, прошла целая жизнь, семнадцать лет, вместивших в себя войну и победу, два ранения, замужество и рождение ребенка, а главное - выход ее первой книги. Так что правильно - целая жизнь!
Супружество Каплера и Друниной было очень счастливым. Юлия посвятила мужу, своей любви к нему, огромное количество стихов - хотя и меньше, чем о войне, но больше, чем о чем бы то ни было другом.
Я люблю тебя злого, в азарте работы,
В дни, когда ты от грешного мира далек,
В дни, когда в наступленье бросаешь ты роты,
Батальоны, полки и дивизии строк.
Я люблю тебя доброго, в праздничный вечер,
Заводилой, душою стола, тамадой.
Так ты весел и щедр, так по-детски беспечен,
Будто впрямь никогда не братался с бедой.
Знакомые говорили, что Каплер «снял с Юли солдатские сапоги и обул ее в хрустальные туфельки». Он действительно любил ее бесконечно, безгранично, он оградил ее от всех жизненных трудностей. Николай Старшинов писал: «Я знаю, что Алексей Яковлевич Каплер относился к Юле очень трогательно - заменял ей и мамку, и няньку, и отца. Все заботы по быту брал на себя. Он уладил ее отношения с П. Антокольским и К. Симоновым. Он помогал ей выйти к широкому читателю. При выходе ее книг он даже объезжал книжные магазины, договаривался о том, чтобы они делали побольше заказы на них, обязуясь, в случае, если они будут залеживаться, немедленно выкупить. Так, во всяком случае, мне сказали в магазине «Поэзия»… Она стала много и упорно работать все время. Расширился круг ее жанров: она обратилась к публицистике, к прозе. А если посмотреть ее двухтомник, вышедший в издательстве «Художественная литература» в 1989 году, то окажется, что с 1943 по 1969 год, то есть за семнадцать лет, она написала вдвое меньше стихов, чем за такой же следующий отрезок времени. А если к этому прибавить написанную в эти же годы прозу, то получится, что ее «производительность» возросла вчетверо, а то и впятеро». И Друнина сознавала это. Она писала:
Твоя любовь — моя ограда,
Моя защитная броня.
И мне другой брони не нужно,
И праздник — каждый будний день.
Но без тебя я безоружна
И беззащитна, как мишень.
Она словно предчувствовала свою грядущую беззащитность и неприкаянность - без него…
Алексей Каплер и Юлия Друнина прожили в своем счастливом супружестве девятнадцать лет. Им завидовали, ими восхищались. Как анекдот передавали из уст в уста, как в какую-то из заграничных командировок Юлии Владимировны, когда она уже возвращалась домой, совсем пожилой уже Каплер, не в силах дожидаться любимую в Москве, поехал встречать ее на границу - в Брест. Над Каплером посмеивались, но Боже мой, кто бы не хотел для себя - такой любви, к себе - такой взаимности?
Ты — рядом, и все прекрасно:
И дождь, и холодный ветер.
Спасибо тебе, мой ясный,
За то, что ты есть на свете.
Алексей Яковлевич Каплер умер в сентябре 1979 года. Похоронили его, согласно его просьбе, на кладбище в городке Старый Крым. Юлия Владимировна уже тогда сказала, что хотела бы, чтобы и ее похоронили здесь же, в одной могиле с ним… Она даже побеспокоилась о том, чтобы на его надгробной плите осталось место для ее имени. Уже тогда, в день похорон Алексея Яковлевича, она начала погружаться в бездну отчаяния, во тьму депрессии, но тогда этого никто не понял, тогда это приняли за скорбь - но это была не просто скорбь об утраченном любимом, это была скорбь и о себе, смертельная тоска о своей оборвавшейся жизни, потому что все, что ей теперь осталось, это не жизнь уже, а существование, без любви и надежды, без мечты, без будущего, существование, пронизанное воспоминаниями о прошлом, об умершем муже… Почти все стихи ее этого периода полны тоскою о нем:
Как мы чисто,
Как весело жили с тобой!
Страсть стучала в виски,
Словно вечный прибой…
Ничего не могли
Друг от друга таить.
Разорвав повседневности
Серую нить,
Мы попали
В надежные цепи из роз,
Бурных ссор,
Примирений
И радостных слез.
Николай Старшинов пишет: «…после смерти Каплера, лишившись его опеки, она, по-моему, оказалась в растерянности; у нее было немалое хозяйство: большая квартира, дача, машина, гараж - за всем этим надо было следить, постоянно прилагать усилия, чтобы поддерживать порядок и состояние имущества. А этого делать она не умела, не привыкла. Ну а переломить себя в таком возрасте было уже очень трудно, вернее - невозможно. Вообще она не вписывалась в наступающее прагматическое время, она стала старомодной со своим романтическим характером…».
Она действительно была последним романтиком уходящей эпохи. Она все еще торжествовала великую Победу в великой войне, в которой и ее собственная заслуга была, - когда все остальные уже ощутили поражение. Поражение самого строя, поражение всех идей, в которые верили, которыми жили… Впрочем, многие, как выяснилось, вовсе не верили, а просто притворялись. И осознание этого - чужой фальши и своей наивности - было особенно больно. Какое-то время Друнина еще жила по инерции, писала по инерции… А потом грянула Перестройка и жизнь ее покатилась под откос.
Друнина была еще и очень одинока. Дочь вышла замуж и жила своей семьей. С друзьями Каплера она не в силах была поддерживать отношения. Осталась одна-единственная подруга - Виолетта, вдова поэта Сергея Орлова. Тоска усугублялась и вскоре главной мечтой Друниной стало - скорее соединиться с мужем в вечности, лежать с ним в одной могиле и не видеть того кошмара, который творился вокруг! Именно кошмаром, крушением всего святого, всего, во что она верила и ради чего жила, была для нее Перестройка.
И все-таки я верю,
Что ко мне
Ты вдруг придешь
В предсмертном полусне, —
Что сердце успокоится
Тобою,
Твоею сединою голубою,
Что общим домом
Станет нам могила,
В которой я
Тебя похоронила...
Теперь она была одна, совсем одна. Она считала, что черное и белое вдруг поменялись местами. Получается, она была не на той стороне?…
Но как же так? И все другие были тоже не на той стороне?!
А такого быть не могло, ведь сражались и погибали за высшую правду!
«Наше дело правое - мы победим».
И победили.
Но сейчас она вдруг начала завидовать тем, кто погиб с верой в свою правоту и с надеждой на победу - тем, кто до Победы не дожил:
Как я завидую тому,
Кто сгинул на войне!
Кто верил, верил до конца
В «любимого отца»!
Был счастлив тот солдат...
Живых разбитые сердца
Недолго простучат.
Ее собственное сердце было разбито.
Какое-то время она еще боролась. Был период, когда Друнина активно занималась общественной деятельностью, в 1990 году даже была избрана депутатом Верховного Совета России - еще горбачевского созыва.
Николай Старшинов вспоминает: «Хорошо зная ее нелюбовь и даже отвращение ко всякого рода заседаниям и совещаниям, я был удивлен, что она согласилась с тем, чтобы ее кандидатуру выдвинули на выборы <…>. Я даже спросил ее - зачем?
— Единственное, что меня побудило это сделать, — желание защитить нашу армию, интересы и права участников Великой Отечественной войны и войны в Афганистане».
Ей действительно очень больно было видеть ветеранов, побирающихся в подземных переходах, давящихся в очередях за продуктами по льготным талонам. И искалеченных мальчишек, не имеющих возможности даже получить удобные протезы. Возможно, она даже надеялась чего-то добиться, если повоюет как следует… Но вскоре отчаялась и вышла из депутатского корпуса. Говорила: «Мне нечего там делать, там одна говорильня. Я была наивна и думала, что смогу как-то помочь нашей армии, которая сейчас в таком тяжелом положении… Пробовала и поняла: все напрасно! Стена. Не прошибешь!».
События 21 августа 1991 года она встретила восторженно - «и вечный бой, покой нам только снится!» — это снова было что-то из ее молодости, какой-то отзвук той романтики, и она еще на миг ощутила себя в этой жизни своей, ощутила проблеск надежды… Но потом эйфория угасла. И надежда угасла. На что можно было надеяться ей, пожилому уже человеку, если все прожитое оказалось - зря? Если теперь некоторые россияне открыто сожалели о том, что в той войне не сдались немцам сразу же в 1941 году! Если вообще все вокруг так страшно - «Безумно страшно за Россию», писала она, ибо «…стоит почти столетье башня на реках крови, море лжи...».
Она полюбила в одиночестве ездить на дачу. Сидеть, закутавшись в теплый платок, смотреть сквозь холодное стекло на сад - мокрый, осыпающийся, зябкий. Она чувствовала, как жизнь ее уходит, вместе с этими опадающими листьями. Многие знакомые считали, что самоубийство она задумала как минимум за год… Не только задумала, но и продумала во всех мелочах. Скорее всего, так оно и было, потому что еще в 1991 году, в статье в газете «Правда» от 15 сентября она написала: «Тяжко! Порой мне даже приходят в голову строки Бориса Слуцкого: «А тот, кто больше терпеть не в силах, — партком разрешает самоубийство слабым…». Впрочем, для своего самоубийства ни у какого парткома она разрешения не спрашивала - она уже разочаровалась во всех парткомах. Возможно, Юлия думала, что последним мужественным поступком, который она может совершить, чтобы сохранить достоинство - свое и своего поколения является ее самоубийство.
Живых в душе не осталось
мест —
Была, как и все, слепа я.
А все-таки надо на прошлом —
Крест,
Иначе мы все пропали.
Иначе всех изведет тоска,
Как дуло черное у виска.
Но даже злейшему врагу
Не стану желать такое:
И крест поставить я не могу,
И жить не могу с тоскою...
Юлия Друнина подписала себе приговор. Но прежде, чем привести его в исполнение, она должна была закончить свои дела. И главное свое дело - закончить сборник, который готовился к выходу: он назывался «Судный час» и был посвящен Каплеру, а один из разделов полностью занимали ее стихи - к нему, его письма и записки - к ней… Когда сборник был закончен, Юлия Владимировна уехала на дачу, где 20 ноября 1991 года, Друнина написала письма: дочери, зятю, внучке, подруге Виолетте, редактору своей новой рукописи, в милицию, в Союз писателей. Ни в чем никого не винила. На входной двери дачи, где в гараже она отравилась выхлопными газами автомобиля, приняв снотворное, оставила записку для зятя: «Андрюша, не пугайся. Вызови милицию и вскройте гараж». Она продумала и учла все, каждую мелочь. Так что, скорее всего, обдумывала самоубийство все-таки достаточно долго и обстоятельно.
В предсмертном письме она попыталась объяснить причины своего решения: «Почему ухожу? По-моему, оставаться в этом ужасном, передравшемся, созданном для дельцов с железными локтями мире такому несовершенному существу, как я, можно, только имея крепкий личный тыл... А я к тому же потеряла два своих главных посоха — ненормальную любовь к Старокрымским лесам и потребность творить... Оно лучше — уйти физически неразрушенной, душевно несостарившейся, по своей воле. Правда, мучает мысль о грехе самоубийства, хотя я, увы, неверующая. Но если Бог есть, он поймет меня...».
Потому выбираю смерть.
Как летит под откос Россия,
Не могу, не хочу смотреть!
Ее главное желание - быть похороненной в одной могиле с Алексеем Каплером - исполнилось.
Крымские астрономы Юлия и Николай Черных назвали одну из далеких планет Галактики именем Юлии Друниной. И это стало лучшим памятником Юлии Друниной: свет далекой звезды, свет, пронзающий время и расстояния, негасимый свет…
Вечная ей память.
https://www.сайт/users/Margosha/
Miliza
[
Margosha
]
Неофициальная биография - Юлии Друниной - часть 1
Неофициальная биография – Юлии Друниной
Часть первая.
Она сказала о себе: "Я родом не из детства, из войны..." И это
казалось правдой. Будто не было детства. Будто сразу - война, первое и самое
яркое впечатление жизни. Как у других - любовь.
У Юлии Друниной тоже была любовь. Но война заслоняла все. Большая часть ее
стихов – на военную тему, и эта тема просверкивала неожиданно в творчестве
поэтессы и через двадцать, и через тридцать, и через сорок лет после войны.
Война пробудила когда-то ее душу – и бередила память до последнего дня, когда
поэтесса сама решила, что пора уходить...
Юлия Друнина родилась 10 мая 1924 года, в Москве, в интеллигентной семье:
отец – учитель истории Владимир Друнин, мать - Матильда Борисовна, работала в
библиотеке и давала уроки музыки. Жили в коммуналке. Жили бедно. Но дочь с
самых ранних лет приобщали к культуре. Читала девочка много, отец давал ей
классиков, от Гомера до Достоевского, сама она, правда, тянулась к Дюма и
Чарской – у них находила ту запредельную отвагу и искренность чувств, которые
классиками никогда не описывались, как нечто в реальной жизни невозможное. Но
Юля Друнина верила что возможно – все. Все ее поколение верило. И жизнью своей
все они доказали: действительно – все возможно… Надо только в это верить.
Быть девочкой Юле ужасно не нравилось. Она дружила с мальчишками, играла в
войну, ненавидела бантики и всякие украшения настолько, что однажды из чувства
протеста отстригла огромный бант вместе с хвостиком, на который его повязали:
семья ждала гостей и Матильда Борисовна решила приукрасить дочку, но в
результате пришлось срочно вести ее в парикмахерскую и стричь под мальчика…
Больше бантиков ей не завязывали. Вообще – с мамой у Юли были сложные отношения
всю жизнь. Уж очень разное у них было мнение относительно того, какой следует
быть девочке, девушке, женщине… Матильда Борисовна считала, что женственной,
кокетливой и нежной, а Юля видела своим идеалом кавалерист-девицу Надежду
Дурову, а высшими качествами почитала безграничную отвагу, верность клятве и упорство
в достижении цели – разумеется, самой высокой цели, которую только можно себе
избрать!
В 1931 году Юля поступила в школу. Стихи писала уже тогда. Посещала
литературную студию при Центральном Доме Художественного воспитания детей,
помещавшуюся в здании Театра юного зрителя. В конце 30-х годов участвовала в
конкурсе на лучшее стихотворение. В результате, стихотворение «Мы вместе за
школьной партой сидели…» было напечатано в «Учительской газете» и передано по
радио. Отец Юли тоже писал стихи и издал несколько брошюр, в том числе о Тарасе
Шевченко. И он, сам как поэт не состоявшись, не верил в литературное призвание
дочери. Позже она вспоминала: «И никогда я не сомневалась, что буду
литератором. Меня не могли поколебать ни серьезные доводы, ни ядовитые насмешки
отца, пытающегося уберечь дочь от жестоких разочарований. Он-то знал, что на
Парнас пробиваются единицы. Почему я должна быть в их числе?..» К сожалению,
отец не дожил до настоящего литературного успеха Юли. И она окрушалась об этом
всю жизнь – она была все-таки папиной дочкой, а не маминой, она боготворила
отца…
Как и все ее поколение, Юля мечтала о подвигах и отчаянно жалела о том, что
сама еще так молода, что ни в чем не может поучаствовать, ей казалось, что все
самое главное проходит мимо: «Спасение челюскинцев, тревога за плутающую в
тайге Марину Раскову, покорение полюса, Испания - вот чем жили мы в детстве. И
огорчались, что родились слишком поздно… Удивительное поколение! Вполне
закономерно, что в трагическом сорок первом оно стало поколением
добровольцев…». Она была из одного поколения с молодогвардейцами и Зоей
Космодемьянской. Она была так же светла, наивна и изначально готова к подвигу и
даже к гибели во имя Родины, как и они. В поэме «Памяти Клары Давидюк»,
посвященной радистке, погибшей в тылу врага, героически и романтически
подорвавшей одной гранатой себя и своего смертельно раненного возлюбленного на
глазах у группы фашистов, Юлия Друнина написала – ну, совершенно как бы про
себя:
Застенчивость.
Тургеневские косы.
Влюбленность в книги, звезды, тишину.
Но отрочество поездом с откоса
Вдруг покатилось с грохотом в войну…
Она как раз закончила школу, когда грянула война. Конечно, сразу бросилась с военкомат. И конечно, ее попросту прогнали: ведь ей едва исполнилось семнадцать! А на фронт брали с восемнадцати лет. Это было ужасно обидно, ведь тогда, в июне-июле 1941 года, шестнадцатилетние и семнадцатилетние боялись, что война окончится раньше, чем они успеют в ней поучаствовать… Юля завидовала тем девушкам, кто был старше ее на год и значит – мог попасть на фронт: в санинструкторы, в стрелковые батальоны, в авиацию, в радистки.
Какие удивительные лица
Военкоматы видели тогда!
Текла красавиц юных череда <…>
Все шли и шли они –
Из средней школы,
С филфаков,
Из МЭИ и из МАИ,
Цвет юности,
Элита комсомола,
Тургеневские девушки мои!
Она и сама была совершенно тургеневской девушкой. Книжной. Романтической. Она,
кажется даже не подозревала, что в жизни существует жестокость, грубость,
грязь… И всего этого ей пришлось хлебнуть с лихвою.
В начале войны, по совету отца, она работала санитаркой в глазном госпитале в
Москве. Набиралась опыта для будущей работы в военных госпиталях. Окончила
курсы медсестер. Немцы рвались к столице – к концу лета Юле пришлось оставить
госпиталь и идти рыть окопы. Там, во время одного из авионалетов, она
потерялась, отстала от своего отряда, и ее подобрала группа пехотинцев, которым
была очень нужна санитарка. Юля умела перевязывать… Правда, она с самого
детства ужасно боялась крови, ей дурно становилось при виде даже крохотной
ранки… Но комсомолка должна была воспитывать в себе железную волю. И Юля
справилась со страхом перед кровавыми ранами, тем более, что очень скоро ей
пришлось хлебнуть куда более серьезных опасностей. Пехотинцы попали в
окружение, им пришлось выбираться, тринадцать суток они шли к своим: «Мы шли,
ползли, бежали, натыкаясь на немцев, теряя товарищей, опухшие, измученные,
ведомые одной страстью – пробиться! Случались и минуты отчаяния, безразличия,
отупения, но чаще для этого просто не было времени – все душевные и физические
силы были сконцентрированы на какой-нибудь одной конкретной задаче: незаметно
проскочить шоссе, по которому то и дело проносились немецкие машины, или,
вжавшись в землю, молиться, чтобы фашист, забредший по нужде в кусты, не обнаружил
тебя, или пробежать несколько метров до спасительного оврага, пока товарищи
прикрывают твой отход. А надо всем – панический ужас, ужас перед пленом. У
меня, девушки, он был острее, чем у мужчин. Наверное, этот ужас здорово помогал
мне, потому что был сильнее страха смерти».
Именно там, в этом пехотном батальоне – вернее, в той группе, что осталась от
батальона, попавшего в окружение, - Юля встретила свою первую любовь, самую
возвышенную и романтическую.
В стихах и в воспоминаниях она называет его Комбат – с большой буквы. Но нигде
не упоминает его имени. Хотя память о нем пронесла через всю войну и сохранила
навсегда. Он был ненамного старше ее… Красивый парень с голубыми глазами и
ямочками на щеках. А может, красивым он стал потом, в воспоминаниях поэтессы, в
ее воображении: «…конечно, помогала моя вера в комбата, преклонение перед ним,
моя детская влюбленность. Наш комбат, молодой учитель из Минска, действительно
оказался человеком незаурядным. Такого самообладания, понимания людей и таланта
молниеносно выбрать в самой безнадежной ситуации оптимальный вариант я больше
не встречала ни у кого хотя повидала немало хороших командиров. С ним солдаты
чувствовали себя как за каменной стеной, хотя какие «стены» могли быть в нашем
положении?».
Есть такая профессия – Родину защищать… Но у молодого учителя из Минска
профессия была совсем другая – учить детей. Так же, как у влюбленной в него
юной санитарки – совсем иное предназначение: писать стихи. Однако Родине в 1941
году воины и санитарки оказались нужнее учителей и поэтесс. И молоденький
Комбат-учитель вдруг оказался прирожденным воином. Когда их осталось только
девять человек, они вышли к немецкому переднему краю, и единственным местом,
где они могли проскочить, оказалось минное поле. И Комбат пошел по полю, пошел
на мины… Которые, к счастью, оказались противотанковыми и от веса человека не
детонировали. Тогда он позвал за собой солдат. И уже на краю поля, когда они
все почитали себя в безопасности, одна из мин оказалась противопехотной… Комбат
погиб и два человека, которые шли за ним, тоже погибли. Юля уцелела. «Мина,
убившая комбата, надолго оглушила меня. А потом, через годы, в стихах моих
часто будут появляться Комбаты…».
Юля снова оказалась в Москве. Была осень. Москва эвакуировалась. Отец –
директор школы – должен был уехать вместе со всем коллективом и учениками в
Сибирь, в поселок Заводоуковск. А Юля ехать не хотела, Юля снова брала штурмом
военкоматы, доказывала, что она нужна на фронте, что она может быть на фронте,
ведь она уже была там… Но ей все еще не было восемнадцати лет и никто не
решался направить ее на фронт. Однако Юля верила, что рано или поздно она
переломит глупое упрямство начальства.
Наконец, пришел день, когда родители уехали, а она осталась одна в пустой
квартире. Но среди ночи, в бомбежку, вернулся отец и сказал, что он останется с
ней… И Юля сдалась – на следующий день они уехали вместе. У отца были больные
сосуды и в начале войны он уже пережил один инсульт, теперь хромал, у него
дрожали руки… Второго инсульта он не пережил бы. Юля поехала в эвакуацию –
чтобы спасти его. Но и в эвакуации она не рассталась с мечтой во что бы то ни
стало попасть на фронт. Отец умер в начале 1942 года: не выдержал ужасных
известий с фронтов. Его хватил удар и несколько недель он лежал,
парализованный, медленно угасая. Юля ухаживала за ним. А когда похоронила –
решила, что больше ее в эвакуации ничто не держит и надо прорываться на фронт.
Восемнадцать ей должно было исполниться только летом, но она уехала в Хабаровск
и поступила учиться в школу младших авиаспециалистов. Учеба в школе стала
очередным кошмаром, уж очень «социально неоднородный» коллектив ее окружал, и
она не слишком преуспела в сборке-разборке пулеметов, хотя получила первую
премию за литературную композицию. Только вот фронту нужны были люди с ловкими
руками, а не с хорошим воображением… И все-таки Юля была уверена, что рано или
поздно она пригодится. Так и случилось.
Однажды девушкам – младшим авиаспециалистам – объявили, что их переводят в
женский запасной полк. Старшина-инвалид, который принес им эту радостную, с его
точки зрения весть, пояснил: «Будете там, как на роду положено, нас, мужиков,
обстирывать да обшивать. Так что поздравляю! Живыми останетесь и не увечными».
Юлия Владимировна позже вспоминала, что едва не упала в обморок от этого
известия – упала бы, если бы умела это делать так легко, как героини романов
столь любимой ею Лидии Чарской! Ведь не для того она столько времени боролась и
мучилась со сборкой-разборкой пулемета, чтобы стать прачкой в бабьем батальоне!
Старшина, однако, добавил, уходя: «Окромя, конечно, тех, кто, значит, медики.
Без них пока обойтись не можем. Больно много медицины ТАМ выбивает». Юля
просияла, помчалась искать свидетельство об окончании курсов медсестер и уже
следующим вечером, ликуя, вручила его этому же самому старшине. «Он пожал
плечами и пробормотал: «Жизнь молодая надоела?» Но видимо, медики и впрямь до
зарезу были нужны Действующей армии: уже на другой день я получила направление
в санупр Второго Белорусского фронта. Я бежала на Белорусский вокзал, а в
голове неотступно крутилось: «Нет, это не заслуга, а удача – стать девушке
солдатом на войне, нет, это не заслуга, а удача…»
Дописала это стихотворение она только двадцать лет спустя:
Нет, это не заслуга, а удача -
Стать девушке солдатом на войне,
Когда б сложилась жизнь моя иначе,
Как в День Победы стыдно было б мне!...
«Два с лишним года понадобилось мне, чтобы вернуться в дорогую мою пехоту!» -
сокрушалась Юлия Друнина и через сорок лет. Она радовалась, что попала на
фронт, она радовалась, что ей удалось поучаствовать в великих сражениях, но
насколько тяжело это было каждый день, изо дня в день… Холод, сырость, костров
разводить нельзя, спали на мокром снегу, если удавалось переночевать в землянке
– это уже удача, но все равно никогда не получалось как следует выспаться, едва
приляжет сестричка – и опять обстрел, и опять в бой, раненых выносить, и
многопудовые сапоги с налипшей грязью, длительные переходы, когда она буквально
падала от усталости, а надо было все равно идти, просто потому, что надо… А еще
грязь и как следствие – чирьи, непроходящая простуда, перешедшая в болезнь
легких, и голод, потому что еду не всегда успевали подвезти… «Я пришла из школы
в блиндажи сырые, от Прекрасной Дамы в «мать» и «перемать»…» И это не говоря уж
об артобстрелах, о ежедневных свиданиях со смертью, об отчаянии, которое
охватывало ее от сознания собственной беспомощности, когда раненые умирали у
нее на руках – порой ведь можно было бы их спасти, если бы поблизости был
настоящий госпиталь, настоящие врачи и инструменты! Но довезти не всегда
успевали… А еще чисто женские проблемы, о которых так часто забывали и
писатели, и кинематографисты послевоенной поры – о которых они просто не
подозревали! «И сколько раз случалось – нужно вынести тяжело раненного из-под огня,
а силенок не хватает. Хочу разжать пальцы бойца, чтобы высвободить винтовку –
все-таки тащить его будет легче. Но боец вцепился в свою «трехлинейку образца
1891 года мертвой хваткой. Почти без сознания, а руки помнят первую солдатскую
заповедь – никогда, ни при каких обстоятельствах не бросать оружия! Девчонки
могли бы рассказать еще и о своих дополнительных трудностях. О том, например,
как, раненные в грудь или в живот, стеснялись мужчин и порой пытались скрыть
свои раны… Или о том, как боялись попасть в санбат в грязном бельишке. И смех и
грех!..» Юле и самой пришлось однажды скрывать свое тяжелое ранение – осколок
артиллерийского снаряда вошел в шею слева и застрял в нескольких миллиметрах от
артерии. Но Юля не подозревала, что рана опасна, до госпиталя было далеко, и
она просто замотала шею бинтами и продолжала работать – спасать других.
Скрывала, пока не стало совсем плохо. А очнулась уже в госпитале и там узнала,
что была на волосок от смерти.
В госпитале, в 1943 году, она написала свое первое стихотворение о войне,
которое вошло во все антологии военной поэзии:
Я столько раз видала рукопашный,
Раз наяву. И тысячу - во сне.
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне.
Она знала о войне – все… А было ей тогда только девятнадцать. Косы, которые она
почитала своей единственной красою и берегла, несмотря на все сложности
фронтового быта, обрезали практически под ноль, когда ее в беспамятстве
привезли в госпиталь. Она была ужасно худа и очень похожа на мальчишку. К тому
же в том госпитале вообще не было палаты, предназначенной для женщин, и Юля
лежала в мужской. Раненые с соседних коек деликатно отворачивались, когда
приходили санитарки, чтобы осуществить необходимый уход за тяжелораненой, не
встававшей с койки «сестричкой». Они вообще были очень почтительны с
единственной в палате девушкой и каждого новоприбывшего предупреждали, чтобы не
вздумал матюгаться во время перевязок… А молоденькая повариха, разносившая
раненым еду, и вовсе влюбилась в Юлю, будучи уверена, что перед ней – совсем
молоденький мальчик. Жалела, подкармливала, а когда выяснила истину – наградила
оплеухой за обман, инициатором которого в общем-то была не сама Юля, а ее
соседи по палате.
После госпиталя она была признана инвалидом и комиссована. Вернулась в Москву:
«…выйдя из метро, увидела у ларька толпу возбужденных женщин. Я
заинтересовалась, что дают? Ответ меня ошеломил – журнал мод… Чувство было
такое, словно я попала на другую планету, в другое измерение…» Юля и вела себя,
как бы попав в другое измерение. То есть делала все, что хочется. На все
выданные в госпитале деньги купила в комиссионке черное шелковое платье. У нее
такого никогда не было. На следующий день начистила сапоги, надела поверх
шелкового платья гимнастерку с медалью «За отвагу» и пошла в собес, получать
продовольственные карточки и пенсию: «Иду, голова забинтована, медаль
позвякивает. А сзади два мальчугана лет по десяти обмениваются мнения
ми.
«Партизанка!» - говорит один восторженно. Я еще выше задираю нос. И тут слышу
реплику второго: «Ножки-то у нее, как спички. Немец ка-ак даст, они и
переломятся!». Вот дураки!». Получив пен
Сию в сто пять
рублей, Юля тут же всю ее потратила на мороженое. Получилось ровно три порции –
по тридцать пять рублей каждая: «Никогда я не жалела об этом поступке! Волшебное,
сказочное, заколдованное мороженое! В нем были вкус возвратившегося на
мгновение детства, и острое ощущение приближающейся победы, и прекрасное
легкомыслие юности!..»
В тот же день она пришла в Литературный институт имени Горького, где
встретилась с парторгом – Славой Владимировной Шириной – которая, в общем-то,
отнеслась к ней сердечно, ведь пришла раненая фронтовичка… Но стихи
раскритиковала, как незрелые, и в поступлении в институт отказала. Для Юли это
было серьезным ударом. Она не представляла себе дальнейшей жизни в Москве. Ей
казалось: или – Литературный институт, или… Ничего! Жизнь вновь ощущалась
пустой и бессмысленной, и в душе зародилась фронтовая ностальгия – по крайней
мере, ТАМ она была нужна! И Юля решила вернуться. К счастью, ее признали годной
к строевой. Она опять попала в пехоту.
Последние год войны для Юли в чем-то был даже тяжелее, чем первый, когда она с
остатками полка выбиралась из окружения. Тогда тяжело было физически и
морально, но зато совсем на страшно казалось умирать – были другие страхи,
серьезнее. А теперь умирать было не то чтобы страшно, но… Как-то обидно. Ведь
победа была так близка! К тому же шли они не по России и Белоруссии, где солдат
встречали как освободителей, как своих, родных, а по враждебным Прибалтийским
землям, где даже еду в оставленных домах нельзя было пробовать – она могла
оказаться отравленной. В Эстонии Юля впервые реально лицом к лицу столкнулась с
немцем – раньше немцы были для нее лишь враждебными безликими фигурами во
мраке, да пулями прилетали, да артиллерийскими снарядами с неба сыпались, да
минами в земле таились… А в этот раз она увидела немца так близко, что он ей
даже показался человеком, таким же, как те ребята, с которыми рядом она
воевала: «Полковая разведка притащила «языка». Перед тем, как передать его в
штаб, ребята попросили меня «чуток отремонтировать фрица». «Фриц» - молодой
обер-лейтенант – лежал на спине с закрученными назад руками. Светловолосый, с
правильными резкими чертами мужественного лица, он был красив той плакатной «арийской»
красотой, которой, между прочим, так не хватало самому фюреру. Пленного даже не
слишком портили здоровенная ссадина на скуле и медленная змейка крови,
выползавшая из уголка рта. На секунду его голубые глаза встретились с моими,
потом немец отвел их и продолжал спокойно смотреть в осеннее небо с белыми
облачками разрывов – били русские зенитки… <…> Что-то вроде сочувствия
шевельнулось во мне. Я смочила перекисью ватный тампон и наклонилась над
раненым. И ту же у меня помутилось в глазах от боли. Рассвирепевшие ребята
подняли меня с земли. Я не сразу поняла, что случилось. Фашист, которому я
хотела помочь, изо всей силы ударил меня подкованным сапогом в живот…».
Поскольку победа была так близка, все так надеялись выжить, что даже
осмеливались строить планы на будущее. Юля тоже – и все ее планы были связаны с
литературным творчеством и с учебой в литературном институте. Она регулярно
писала Славе Владимировне Шириной и отправляла ей свои стихи. В одном из писем
сообщила, что пишет, лежа на земле под БМП, а потом подумали и справила на «под
танком», поскольку предполагала, что парторг Литинститута может и не знать, что
это такое – боевая машина пехоты!
Вскоре в одном из боев Юля была контужена… И снова госпиталь, и снова
комиссована. В истории болезни было перечислено: частые обмороки, частое
кровотечение из полости носа, сильные головные боли, кашель с кровавой
мокротой… вывод: «негоден к несению военной службы с переосвидетельствованием
через шесть месяцев». Это свидетельство было выдано 21 ноября 1944 года. Как
раз
через шесть месяцев закончилась война.
В Москве Юля – награжденная Орденом Красной Звезды – оказалась в конце декабря,
как раз в середине того учебного года, и сразу же пришла в Литинститут. Просто
вошла в аудиторию, где сидели первокурсники, и села среди них: «Мое неожиданное
появление вызвало смятение в учебной части, но не выгонять же инвалида войны!»
Она сдала сессию и даже получила стипендию: сто сорок рублей, тогда как
килограмм картошки на черном рынке стоил сто рублей. Правда, в первые пол года
она получала военную пенсию – еще сто пять рублей. Из одежды у нее имелись то
самое черное шелковое платье, кофточка, несколько шерстяных чулок, рейтузы,
галифе, гимнастерка, шинель и сапоги. Но в тот год едва ли не весь Литинститут
ходил в шинелях. А кое-кто – еще и на костылях. Было и голодно, и холодно, в
аудиториях замерзали чернила. И все-таки это было такое счастливое время – для
всех! И позже она вспоминала его со светлой тоской: «Несмотря на невыносимо
тяжелый быт, время это осталось в памяти ярким и прекрасным. Хорошо быть
ветераном в двадцать лет! Мы ловили друг друга в коридорах, заталкивали в угол
и зачитывали переполнявшими нас стихами. И никогда не обижались на критику,
которая была прямой и резкой. Мы еще и понятия не имели о дипломатии».
В начале 1945 года в журнале «Знамя» напечатали подборку стихов молодой
поэтессы Юлии Друниной. Так началась ее «литературная карьера». Юля очень
жалела, что отец до этого не дожил… Если бы можно было показать ему эти строки
на тонкой желтой бумаге, и главное – свое имя над ними!
Война кончалась, люди понемногу возвращались к жизни, и теперь, как никогда
раньше, хотелось любить и рожать детей. Впрочем, это наблюдалось во всем мире,
даже в США, где война была чем-то очень далеким, все равно с 1945 по 1947 года
случился «бэби-бум» - игралось огромное количество свадеб, рождалось огромное
количество детей. Но в истерзанной, обескровленной России наблюдалась несколько
иная ситуация. Любить и рожать хотелось. Но… некого было любить и не от кого
рожать. По статистике, среди фронтовиков 1922, 1923 и 1924 годов рождения к
концу войны в живых осталось три процента. Это было поколение Юлии Друниной…
Она писала:
Да и не с кем гулять
В сорок пятом году…
(Нашим детям понять
Трудно эту беду,)
По России гремел
Костылей перестук…
Эй, пускай бы без ног,
Эх, пускай бы без рук!
Она вспоминала, как бегала на танцы… В те времена худоба считалась ужасно не
модной и не красивой и Юля надела две пары чулок под рейтузы и кофточку под
шелковое платье, чтобы казаться попухлее.
Из эвакуации вернулась мама. Отношения были по-прежнему сложные. Мать и дочь
совершенно не понимали друг друга. Будто с разных планет.
Поэтому самым близким человеком для Юли стал ее избранник. Тоже фронтовик, тоже
с нашивками за ранения, тоже поэт, однокурсник – Николай Старшинов. Впрочем,
фронтовиков на курсе было много, а с Николаем Юлю сближало еще и то, что оба
они были москвичами и в детстве ходили в одну художественную студию, и даже
любимый спектакль в театре юного зрителя у них оказался общий – «Том Кэнти».
Старшинов вспоминает: «Она была измучена войной – полуголодным существованием,
была бледна, худа и очень красива. Я тоже был достаточно заморенным. Но
настроение у нас было высоким – предпобедным…». Общее настроение и почти
абсолютное взаимопонимание в первые годы совместной жизни – супружество Юлии
Друниной и Николая Старшинова поначалу было счастливым, несмотря на все
бедствия. Они оба были инвалидами и оба были поэтами, и жили не просто бедно, а
как пишет Старшинов, «сверхбедно», они были самыми бедными во всей огромной
коммуналке! Все время болели – по-очереди, то он, то она. Но все равно были
счастливы.
В 1946 году у них родилась дочка Лена. В младенчестве она тоже хворала и Юля
очень переживала, боясь, что это из-за нее, из-за ее многочисленных хворей
малышка получилась такой хрупкой. Но потом девочка выправилась, стала здоровой
и бойкой. Из Литинститута, правда, пришлось уйти, восстановилась Юля только
через три года, а год после рождения дочки был особенно тяжелым… Но жизнь
постепенно налаживалась. И это несмотря на бесхозяйственность Юли – поэтесса,
они все такие! – не умевшей и не любившей организовать быт. Впрочем, ее
безразличие к быту было не поверхностным, как у какой-нибудь белоручки, а
подлинным, солдатским, спартанским. Даже муж не осуждал ее за это и даже
восхищался: «Все трудности военной и послевоенной жизни Юля переносила
стоически – я не услышал от нее ни одного упрека, ни одной жалобы. И ходила она
по-прежнему в той же шинели, гимнастерке и сапогах еще несколько лет…»
Не умела она организовать и собственное творчество, вернее, устроиться с
публикациями. Старшинов вспоминал, что Юлия Друнина никогда не бегала по
редакциям, и только изредка, узнав, что кто-то из приятелей идет в какой-нибудь
журнал, просила заодно занести и ее стихи. Юлия Друнина была участницей Первого
Всесоюзного совещания молодых писателей в 1947 году, тогда же получила
рекомендацию в Союз Писателей. Но реально вступить в Союз ей удалось еще не
скоро… А ту первую публикацию в «Знамени» помнили, стихи Друниной вызвали
широкий резонанс – и это в то время, когда чуть ли не все стихи писались на
военную тематику! – и ей предложили издать первый сборник. Это было большой
удачей и серьезным материальным подспорьем молодой семье.
Ее первая книга стихов «В солдатской шинели» вышла в 1948. Имела успех.
А в последующие годы сборники выходили один за другим: «Разговор с сердцем»
(1955), «Современники» (1960), «Не бывает любви несчастливой…» (1973), «Окопная
звезда» (1975), «Мир под оливами» (1978), «Бабье лето» (1980), «Мы обетам
верны» (1983), двухтомный сборник поэзии и прозы в 1989 году и еще, и еще…
Выходят книги Друниной и по сей день. Значит, и сейчас ее читают!
Военная тема оставалась для нее главной всегда. Николай Старшинов вспоминает,
что «над ней нередко и подшучивали: мол, написала стихи о сосновом боре, а все
равно в нем оказались неожиданно сапоги или обмотки…» А она отвечала
насмешникам своими стихами:
Я порою себя
ощущаю связной
Между теми, кто жив
И кто отнят войной...
Я - связная.
Бреду в партизанском лесу,
От живых
Донесенье погибшим несу.
Творческий путь Юлии Друниной и в мирное время изобиловал всевозможными
трудностями не только бытовыми, но и общественными. Причем причиной большинства
этих трудностей была ее внешняя привлекательность. Николай Старшинов пишет:
«Юля была красивой и очень обаятельной. В чертах ее лица было что-то общее с
очень популярной тогда актрисой Любовью Орловой. Привлекательная внешность
нередко помогала молодым поэтессам «пробиться», попасть на страницы журналов и
газет, обратить особое внимание на их творчество, доброжелательнее отнестись к
их поэтической судьбе. Друниной она – напротив – часто мешала в силу ее
неуступчивого характера, ее бескомпромиссности…»
Нашумевшей была история ее нелегких взаимоотношения с поэтом Павлом Григорьевичем
Антокольским, который вел семинар в Литинституте. Юля училась у него и сначала
Антокольский очень ее хвалил, а потом вдруг объявил бездарной и предложил
исключить из института, как творчески несамостоятельную. Юле позволили
перевестись на другой семинар… А несколько лет спустя она очень резко очень
резко выступила против Антокольского на собрании Союза писателей, приуроченного
к всесоюзной борьбе с космополитами… И этого ей не забыли и не простили.
Старшинов вспоминает, что даже во время похорон, на гражданской панихиде в Доме
литераторов, Григорий Поженян «стоя у ее гроба, в своем выступлении не упустил
возможности напомнить об этом».
А между тем, Антокольский был влюблен в Друнину – или не влюблен, а правильнее
сказать, воспылал к ней преступной страстью! – потому что любящие не преследуют
так нагло и дерзко предмет своей любви, зато вожделеющий мужчина во имя страсти
способен на многое, в том числе на откровенно недостойные поступки. Именно так
поступил Павел Антокольский. Юлия Друнина несколько месяцев отказывала ему в
его притязаниях и наконец произошла кульминация: в конце 1945 года в
издательстве «Молодая гвардия» под редакцией Антокольского вышла первая книга
стихов Вероники Тушновой, с которой Друнина и Старшинов дружили. На ужин в честь
выхода книги она пригласила и Антокольского – само собой! – и многих своих
друзей, в том числе и еще не женатых, но уже влюбленных друг в друга Друнину и
Старшинова, который позже вспоминал: «Где-то между тостами Юля вышла в коридор.
Вышел и Антокольский. Вскоре я услышал шум и возню в коридоре и, когда вышел
туда, увидел, как Павел Георгиевич тащит упирающуюся Юлю в ванную. Я попытался
помешать ему. Он рассвирепел – какой-то мальчишка смеет ему перечить! –
обматюгал меня. Впрочем, я ему ответил тем же, но настоял на своем».
Результатом конфликта стало то, что Антокольский, пользуясь своей властью и
положением преподавателя, стал откровенно унижать Старшинова едва ли не на
каждом занятии, а Друнину попытался выжить из института. Конечно, то, что для
сведения счетов с обидчиком поэтесса воспользовалась общим положением в стране
и процессом против космополитов, выглядит не очень-то красиво, но с другой
стороны – для девушки того времени оскорбление было нанесено слишком жестокое,
из тех, которые, как говорится, смываются только кровью!
Другим неудавшимся соблазнителем Юлии Друниной стал известный поэт Степан
Щипачев, заместитель главного редактора журнала «Красноармеец», член
редколлегии журнала «Октябрь», который пригласил молоденькую поэтессу прочесть
ему свои стихи и обещал напечатать их в обоих журналах. Что произошло между
Друниной и Щипачевым в его кабинете – мы знаем опять же со слов Николая
Старшинова, который как раз ждал свою молодую жену на улице: «Не прошло и
четверти часа, как она выбежала ко мне, раскрасневшаяся и возмущенная: «Ты
представляешь, что придумал этот старый дурак? Только я вошла к нему в кабинет,
он весь расплылся в доброй улыбке: «Ощень хорошо, Юля, что вы пришли вовремя.
Садитесь, садитесь, вот сюда на диван. Я уже прощитал все ваши стихи, ваши
замещательные стихи. И мы их непременно напещатаем и в «Красноармейсе», и в
«Октябре»… Право, не знаю, щем вас и угощать… Да вот, пожалуйста, хоть
попробуйте смородину…» Он пододвинул ко мне поближе блюдечко с красными
ягодами, а сам сел рядом со мной на диване. Я немного отодвинулась от него, а
он снова сблизился и обнял меня за талию. Я стала отстраняться от него. И тогда
он произнес такую дурацкую речь: «Ну, щего вы боитесь, нашей близости? Но ведь
об этом никто не узнает. А зато у вас на всю жизнь останутся воспоминания о
том, что вы были близки с большим совеским поэтом!..» Я вскочила с дивана и
стрелой вылетела на улицу от «большого совеского поэта»…» Вот и все
происшествие. Можно только добавить, что стихи Юли не появились ни в «Красноармейце»,
ни в «Октябре».»
Какое-то недопонимание произошло у Юлии Друниной и с Константином Симоновым –
так что, в результате, Симонов долго препятствовал вступлению Друниной в Союз
писателей и, если бы не вмешательство Александра Твардовского, отстоявшего ее
кандидатуру, не известно, как долго она была бы «кандидатом в члены Союза».
Может создаться впечатление, будто Друнина была попросту слишком сложным и
конфликтным человеком. Но на самом деле она была не сложным, а как раз очень
простым и целостным человеком, с четкими понятиями о том, что хорошо, а что
плохо, человеком, для которого мир полярно делился на черное и белое. К тому же
она была романтиком. Настоящим романтиком. И ей с ее восприятием мира на фронте
было даже проще, чем в мирной жизни. Она все равно писала восторженно и
совершенно искренне:
Но коль сердце
мое
Тебе нужно, Россия,
Ты возьми его,
Как в сорок первом году.
В девяносто первом она отдаст свое
сердце России – но вот только нужно ли это было кому-то, кроме нее самой,
принял ли кто-то эту жертву, заметил ли?..
Друнина не умела юлить и пригибаться. Она навстречу любой проблеме шла с
открытым забралом. Некоторые из знакомых считали даже, что Юлия Владимировна
как-то совсем не взрослеет. Она оставалась не только по-юношески искренней и чувствительной,
но еще и ребячливой в своих увлечениях и пристрастиях. Она никак не могла
остепениться. И после тридцати лет – для тех времен уже серьезный возраст! –
любила ходить в горы, да еще партизанскими тропами, и, приезжая в Коктебель,
обязательно выпрашивала у пограничников лошадь, чтобы часок поскакать верхом, а
взамен выступала перед пограничниками с чтением стихов. Наверное, верховая езда
напоминала ей о любимых ею героях юности: Надежде Дуровой, Жанне Д′Арк,
мушкетерах… Любовь к лошадям она передала и своей дочери, которая пошла учиться
в Ветеринарную академию и после работала на ипподроме зоотехником.
Юлия Владимировна вообще ненавидела вспоминать о своем возрасте и категорически
выступала против того, чтобы в печати появлялись поздравления с ее юбилеем.
Когда появилась внучка, не хотела, чтобы та называла ее «бабушкой». Она еще
мамой-то себя не успела почувствовать и тут – на тебе! – уже бабушка… А ведь в
душе она ощущала себя такой юной! Тем более, что в уже довольно зрелом возрасте
в ее жизнь пришла третья – последняя – и самая главная в ее жизни любовь. И она
влюбилась – как девочка, и ее любили – как девочку… Потому что избранник ее
сердца, известный сценарист Алексей Яковлевич Каплер, был старше Юлии
Владимировны Друниной на двадцать лет.
Вед. “И девушка наша в походной шинели...”
Вед. Эти строки Михаила Светлова могут служить эпиграфом ко всему творчеству Юлии Владимировны Друниной.
Учитель. “Всю жизнь была я на переднем крае,
И умереть хотела бы на нём...”,– писала Юлия Друнина. Эти строки выражают её поэтическое правило. Поэтесса обладала невероятным творческим потенциалом. Она на протяжении почти пятидесяти лет создавала яркие, пронизанные теплом и нежностью стихи. Друнина всегда честно и прямо оценивала происходящее. Стихи её всегда были жизнеутверждающими. Сейчас мы хотим познакомить вас со стихами и жизнью Юлии Владимировны Друниной.
Я ушла из детства в грязную теплушку,
В эшелон пехоты, в санитарный взвод.
Дальние разрывы слушал и не слушал
Ко всему привыкший сорок первый год.
Я пришла из школы в блиндажи сырые,
От Прекрасной Дамы в “мать” и “перемать”,
Потому что имя ближе, чем “Россия”,
Не могла сыскать.
Вед. 10 мая 1924 года у учителя истории Владимира Друнина и его жены Матильды Борисовны родилась дочь Юлия. Место рождения – г. Москва. Мать Юлии родилась в Варшаве. Кроме русского, она владела польским и немецким языками. Немецкий даже преподавала в школе. Человек она была непоследовательный и отношения с дочерью у них были крайне неровными. А отца Юля обожала. Он для неё был образцом справедливости, разума и порядочности. Был он директором школы, преподавал историю.
Вед. В 1931 году Юлия Друнина поступает в школу №131 г. Москвы. Она посещает литературную студию, помещавшуюся в здании Театра юного зрителя. Участвовала в конкурсе на лучшее стихотворение. Её стихотворение было напечатано в “Учительской газете” и передано по радио.
Ах, детство! Мне, как водится, хотелось,
Во всём с мальчишками быть наравне.
Но папа с мамой не ценили смелость:
“Ведь ты же девочка!– твердили мне–
Сломаешь голову, на крыше сидя.
Бери вязанье да садись за стол”.
И я слезала с крыши, ненавидя
Свой женский, слабый, свой прекрасный пол.
Ах, детство! Попадало нам с тобою –
Упрёки матери, молчание отца...
Но опалил нам лица ветер боя,
Нам ветер фронта опалил сердца.
“Ведь ты же девочка!” – твердили дома,
Когда сказала я в лихом году,
Что, отвечая на призыв райкома,
На фронт солдатом рядовым иду.
Скажи мне, память, разве не вчера
Я в дымный край окопов уходила
С мальчишками из нашего двора?
В то горькое, но памятное лето
Никто про слабость не твердил мою...
Спасибо, Родина, за счастье это–
Быть равной сыновьям твоим в бою!
Вед. В 1941 году Юлия Друнина вопреки воле родителей добровольцем ушла на фронт. Ей было семнадцать лет. На фронт она ушла в самое трудное время и в самый неблагоустроенный род войск – в пехоту.
Heт, это не заслуга, а удача–
Стать девушке солдатом на войне.
Когда б сложилась жизнь моя иначе,
Как в День Победы стыдно было б мне!
С восторгом нас, девчонок, не встречали.
Нас гнал домой охрипший военком.
Так было в сорок первом. А медали
И прочие регалии – потом...
Смотрю назад, в продымленные дали:
Нет, не заслугой в тот зловещий год,
А высшей честью школьницы считали
Возможность умереть за свой народ.
Вед. До конца Великой Отечественной войны Юлия Друнина была санинструктором.
У дам в былое время на балу,
Чуть что не так подкашивались ноги,
Красиво распласталась на полу,
Супруг, и друг, и прочие в тревоге.
Заботливо относят на диван,
И трут виски, и машут веерами...
Гремит артиллерийский ураган,
Комбат убит, а каждый третий ранен.
Сестре бы в пору в обморок упасть
И хоть на миг, да ускользнуть от ада.
Но фронтовая Золушка опять
Ползёт туда, где “правят бал” снаряды,
Где щедро льётся кровь, а не вино,
Где ей навек остаться суждено...
Вед. Девушки на фронте выносили то, что не в силах порой были вынес ти даже мужчины. Но им, молодым девчушкам, очень хотелось быть счас тливыми. Своё первое большое чувство, свою первую любовь Юлия Друнина встретила на фронте.
Ко мне в окоп, сквозь минные разрывы
Незваной гостьей забрела любовь,
Не знала я, что можно стать счастливой
У дымных Сталинградских берегов!
Вед. Когда мы читаем стихи Друниной о фронтовой любви, у нас создаётся впечатление, что это вспыхнула ракета.
Мы стояли у Москвы – реки,
Тёплый ветер платьем шелестел.
Почему-то вдруг из-под руки,
На меня ты странно посмотрел–
Так порою на чужих глядят.
– Ну какой же из тебя солдат?
Как была ты, право, на войне?
Неужель спала ты на снегу,
Автомат пристроив в головах?
Я тебя представить не могу
В стоптанных солдатских сапогах!..
Я же вечер вспомнила другой:
Миномёты били, падал снег.
И сказал мне тихо дорогой,
На тебя похожий человек:
– Вот лежим и мёрзнем на снегу,
Будто и не жили в городах...
Я тебя представить не могу
В туфлях на высоких каблуках...
Вед. В 1943 – 1944 годах Юлия Друнина воевала в Белоруссии и Латвии, где шли ожесточённые бои с фашистами. Она была дважды тяжело ранена. Девятнадцатилетняя московская школьница, девочка из учительской семьи, мучаясь в госпитале с тяжёлым ранением от боли и бессонницы,написала стихотворение, вошедшее не только в хрестоматию, но и в народную память:
Я только раз видала рукопашный,
Раз – наяву. И тысячу – во сне.
– Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне.
Вед. Друнина была награждена медалью “За отвагу” и орденом Красного Знамени.
Вед. 21 ноября 1944 года после тяжёлой контузии санинструктор Друнина была комиссована. А в декабре этого же, 1944 года. Она пришла в Литературный институт, который, как она говорила, она взяла приступом. Просто пришла и села в аудиторию.
Вед. Наступил май 1945 года, который принёс долгожданную Победу!
Да, многое в сердцах у нас умрёт,
Но многое останется нетленным:
Я не забуду сорок пятый год,
Голодный, радостный, послевоенный...
Вед. Началась мирная жизнь. Но ещё долго девушки-воины испытывали растерянность и страх, стеснялись своих обожжённых порохом рук.
Чтец .
Возвратившись с фронта в сорок пятом,
Я стеснялась стоптанных сапог
И своей шинели перемятой,
Пропылённой пылью всех дорог.
Мне теперь уже и непонятно,
Почему так мучили меня
На руках пороховые пятна
Да следы железа и огня.
Вед. В 1946 году вышел в свет первая книга Друниной “В солдатской шинели”, а в марте 1947 года она становится членом Союза писателей СССР.
Вед. В 1954 году Юлия Владимировна вышла замуж за талантливого и знаменитого в те годы кинодраматурга Алексея Каплера, который стал для неё опорой и поддержкой на многие счастливые годы их совместного пути. Марк Соболь однажды сказал Друниной: “Он стянул с тебя солдате кие сапоги и переобул в хрустальные туфельки”. Она, смеясь, подтвердила это.
Я люблю тебя злого, в азарте работы,
В дни, когда ты от грешного мира далёк,
В дни, когда в наступленье бросаешь ты роты,
Батальоны, полки и дивизии строк.
Я люблю тебя доброго, в праздничный вечер,
Заводилой, душою стола, тамадой.
Ты так весел и щедр, так по-детски беспечен,
Будто впрямь никогда не братался с бедой.
Вед. Юлия Друнина занимала высокие посты. В разные годы была членом редколлегий журнала “Знамя” и “Литературной газеты”, Секретарём Союза писателей России. Друнина – автор восьми поэтических сборников и двух двухтомников. В 1975 году за книгу “Не бывает любви несчастливой” поэтессе была присуждена Государственная премия РСФСР.
Вед. Через десятилетия поэтесса свято хранила память о войне, о солдатской дружбе, проверенную в боях, пронесённую через всю жизнь верность Родине.
О, Россия, с нелёгкой судьбою страна,
У меня ты, Россия, как сердце, одна.
Я и другу скажу и врагу –
Без тебя, как без сердца, прожить не могу.
Веет где-то родным и древним
От просторов моей земли.
В снежном море плывут деревни,
Словно дальние корабли.
По тропинке шагая узкой,
Повторяю (который раз)
– Хорошо, что с душою русской
И на русской земле родилась!
Не знаю, где я нежности училась,–
Об этом не расспрашивай меня.
Растут в степи солдатские могилы,
Идёт в шинели молодость моя.
В моих глазах – обугленные трубы.
Пожары полыхают на Руси.
И снова не целованные губы
Израненный парнишка закусил.
Нет!
Мы с тобой узнали не по сводкам Большого отступления страду.
Опять в огонь рванулись самоходки,
Я на броню вскочила на ходу.
А вечером над братскою могилой
С опущенной стояла головой...
Не знаю, где я нежности училась,
– Быть может, на дороге фронтовой...
Вед. Тема войны, любви к Родине, патриотизма проходит через всё творчество поэтессы. О чём бы ни писала Друнина, она неизменно возвращается к воспоминаниям о фронтовой юности. Когда Юлию Владимировну спросили спустя двадцать лет после войны: “Что заставляет Вас вновь и вновь возвращаться к теме войны?” – она ответила: “Память сердца”.
О, как мы были счастливы, когда,
Себе обманом приписав года,
На фронт шагали в ротах маршевых!
А много ли осталось нас в живых?..
Десятиклассница годов шестидесятых,
Ты слышишь, как охрипшие комбаты
Устало повторяют: “Шире шаг!”-
Ты слышишь ли пудовые шаги?..
Всё медленней ступают сапоги.
Как тяжело в них детским ножкам тонким,
Как тяжело в них фронтовым девчонкам!
Ты знаешь, сколько весят сапоги?
Ты слышишь наши грубые шаги?..
Почаще вспоминай о старших сёстрах!
Вед. Её стихи – это летопись событий. Летопись, эпиграфом к которой могло стать всего одно слово…” Россия”. Россия, единственное ради которой стоило жить и любить.
Я, признаюсь, сберечь не сумела шинели-
На пальто перешили служивую мне.
Было трудное время. К тому же хотели
Мы скорее забыть о войне.Я пальто из шинели давно износила.
Подарила я дочке с пилотки звезду.
Но коль сердце тебе нужно, Россия,
Ты возьми его. Как в сорок первом году!